Москаль
Шрифт:
— У нас никакой разницы во времени. Мы в Медведково, Саша.
Майор сложил губы трубой и длинно–длинно выдохнул.
— Ты приехала без спросу.
— Я приехала с Сережей, и он пропал.
— Значит, так. сиди на месте, ни шагу никуда! Я займусь этим.
Майор встал.
Кляев встал тоже. Майор протянул ему фотографии Гондваны.
— Это тебе, тебе! — закричал профессор.
— Зачем они мне?! — наклонился к нему через стол майор.
— Красиво ведь. А потом — Гондвана ведь. Я пошел, Александр Иваныч, я же понимаю. Я буду звонить. Часто, ты не беспокойся! дозвонюсь.
— Повторяю, я не банкир, а охранник.
— Вот и хорошо, каждый человек должен трудиться на своем месте. И все мы должны помогать друг другу.
2
Довольно быстро прошла целая неделя. «Наследник» пребывал, с одной стороны, в полнейшей растерянности, с другой — был практически счастлив. Он добился своего на второй вечер совместного проживания в гостинице — просто, без эксцессов, без объяснений, вообще без слов. Дир Сергеевич, разумеется, и не рассчитывал на выброс страсти и сдержанность Наташи объяснил не холодностью, а стыдливостью. То есть самым выгодным для себя образом. Сама она не прокомментировала происшедшее ни звуком.
Дир Сергеевич почти мгновенно заснул. И ему осталось неведомо дальнейшее поведение Наташи. Поход в ванную, тайное путешествие на кухню к холодильнику. Два глотка «мартини» из горла. Две сигареты, выкуренные у приоткрытой форточки.
Встретились за завтраком. Дир Сергеевич шелестел газетой, стараясь делать вид, что ему в ней что–то интересно. Наташа сидела смирно, положив руки на колени и поводя туда–сюда глазами. В тарелках тихо дымилась овсянка. Буфетчица и кастелянша Нина Ивановна, еще довольно молодая женщина, наливала свежевыжатый апельсиновый сок в стаканы из красивого кувшина. Потом принесла поджаренный хлеб и мармелад.
— Почему ты ничего не ешь? — спросил заботливо, но и строго, главный редактор.
Наташа слегка улыбнулась, взяла ложку, поставила ее вертикально в тарелку с овсянкой и провернула ловкими пальцами вокруг оси. И покосилась застенчиво светящимся взором на Дира Сергеевича.
— Не нравится?
Излучая все тот же мягкий тихий свет, она отрицательно качнула головой. Так что на щеках ее медовым светом полыхнул легчайший девичий пух.
— А чего бы ты хотела?
Наташа плотоядно втянула воздух, приоткрыла рот в мгновенной задумчивости:
— Колбаски.
— Хочешь колбасы?
— И синеньких.
— Это что, а? баклажаны?
Наташа кивнула и потерла ладошки.
— Нина Ивановна!
Буфетчица с каменным лицом выслушала новый заказ. И тоном оскорбленного профессионала заявила, что «синеньких» придется подождать. Пока шофер сгоняет на рынок, пока они поджарятся…
— А что, у нас нет уже готовых?
— Что вы имеете в виду?
Дир Сергеевич шумно сломал газету и бросил руиной в центр огромного стола.
— Консервированных у нас нет баклажанов? Икры заморской, баклажанной, наконец. — Повернулся к Наташе. — Икру будешь?
Она сговорчиво кивнула.
Когда все заказанное было доставлено, Наташа начала сооружать бутерброд. Хлеб, колбаса, слой коричневой икры. Дир Сергеевич с интересом наблюдал за ней из–за приподнятой чашечки кофе. Наташа жевала, а он задавал ей вопросы.
— Тебе нравится здесь?
— Угу.
— Если хочешь, мы отсюда куда–нибудь переедем.
— Угу.
— Поедем сейчас, прокатимся по магазинам, да?
— Да.
Наташа облизнулась, как симпатичное животное, и опять что–то произошло с внутренностями главного редактора. Странно, думал он, девушка привлекательнее выглядит за столом, чем в постели.
Буфетчица, невольно и недовольно наблюдавшая всю сцену, наконец почувствовала, что не может не вмешаться. Она много тут перевидала «этих девок», бывали тут и совершенно шальные экземпляры, с внезапной нарколомкой, с драками и резаными венами, но почему–то эта прожорливая молчунья вызывала у нее особое раздражение. Ей было противно видеть, как этот дурачок с козлиной бородкой стремительно идет на дно столь пресноводного омута. Она обратилась в Диру Сергеевичу, передавая жалобу охранников. Якобы кто–то ночью курил у окна на кухне и швырял полыхающие окурки в форточку. Как в деревне.
Наташа набычилась и поджала губы, облизывая их кончиком языка.
— Все бы ничего, Дир Сергеевич, но под этим окном у нас стоят канистры из–под бензина. Пары… как бы не рвануло.
Чем дольше всматривалась буфетчица в лицо шефа, тем меньше в ней оставалось уверенности, что она поступила правильно, начав этот разговор.
— Я не курю, Нина Ивановна, вы это прекрасно знаете.
Наташа глянула в его сторону. Мужчина встал на ее защиту самым самозабвенным образом.
— Вы не курите, я знаю, но…
— Что «но», Нина Ивановна?
— Ничего, Дир Сергеевич, я…
— Вот именно — вы! Вы пойдете сейчас и уберете эти канистры в безопасное место. А я с сегодняшнего дня ввожу правило: все окурки в этом доме бросать исключительно в форточки!
3
Когда Елагин вошел в прихожую своей старенькой двухкомнатной квартирки, на шею ему с радостным визгом бросился Сережка. Тамара стояла в глубине коридора, смущенно потупившись.
— Ты что, меня обманула?
— Ты будто не рад нам.
— Я правда очень занят! Могла бы объяснить по–человечески, зачем было меня заманивать сюда запрещенным приемом?
— Я не заманивала, — обиделась Тамара, отворачиваясь к обшарпанной стене.
Елагин прошел внутрь квартиры, неся на руках изрядно отъевшегося на американских харчах сына.
— Ты никуда не пропадал, да?
— Нет, — радостно подтвердил тот, — я не пропадал. Я пошел гулять и заблудился. А потом подрался.
— Почему нет синяков?