Москау
Шрифт:
…Я замолкаю, запнувшись на полуслове. Один всемогущий, неужели ты услышал мои обещания жертвы?! Да, ошибки нет — В МАГАЗИНЕ НАПРОТИВ ПРИОТКРЫТА ЖЕЛЕЗНАЯ ДВЕРЬ! Я не жду приглашения — толкаю ручку, врываюсь внутрь, и… в лоб мне упирается ствол дробовика. Толстая женщина в бигуди смачно харкает под ноги:
— Freeze, motherfucker! What the hell you doing here? [47]
— Простите, уважаемая фрау! — Язык англосаксов для меня полная тарабарщина, и я перехожу на немецкий: — У вас на вывеске изображён пистолет. Я хочу купить оружие и чего-нибудь попить. Впрочем, можно сначала попить, а потом оружие… На ваш выбор.
47
Ни с места, мудак! Какого чёрта ты здесь делаешь? (англ.).
— Арийцы? — спрашивает тётка с ужасным акцентом, не опуская винтовку.
— Давно, — охотно подтверждаю я.
— Предъяви аусвайс крови, — лениво требует она. — Или катись отсюда в Африку!
Я аккуратно, не торопясь, достаю из внутреннего
Осклабившись, владелица бигуди опускает дробовик.
— Жрец Одина… у-у-у, я-то, дура, сразу за пушку. Баба с тобой тоже арийская? Ага. Просто разные люди попадаются, а расовые законы у нас крутые: продашь ствол неарийцу, прямиком в полицайревир загремишь. Какие у тебя деньги? Калифорнийские доллары, марло или иены? Новые модельки я за баксы не продаю, их здесь мало кто берёт.
— Иены, — небрежно бросаю я, и лицо тётки краснеет от радости.
— Великолепно, сэр! — Она нажимает кнопку, и заслонка за спиной уезжает вверх, открывая витрину с оружием. — Что пожелаете? «Штюрмгевер», фаустпатрон — или, может, МГ-42?
МГ-42 — модель пулемёта времён Великой Битвы. Лента на 250 патронов, палит полторы тысячи выстрелов в минуту… Весь квартал можно вынести. Нет, спасибо, такой мастодонт мне незачем. А вот «штюрмгевер» — неплохой вариант, да и в сумку влезает без вопросов. Сняв с витрины, торговка передаёт мне детище конструктора Хуго Шмайссера, я проверяю затвор. Пахнет порохом. Автомат «бэушный», а значит, пристрелянный.
— Пять тысяч иен, — бурчит тётка, словив мой взгляд. — Так и быть, тебе — за четыре.
Нет, такой вариант не пойдёт. В Калифорнии оружие продаётся свободно, рано или поздно мы найдём нужный магазин, — хозяйка пытается нагло наколоть приезжих арийцев. Вступаю в жёсткий торг. Шаг к порогу, и цена снижается до двух тысяч.
Я отсчитываю банкноты с портретом императора Акихито. Подумать только, ещё до Великой Битвы доллар считался ценной валютой, а сейчас это — фантики от конфет. В самой Калифорнии три города штампуют свои баксы, и курс у всех разный — скажем, доллар Сан-Франциско дороже доллара Лос-Анджелеса. Рейхсмарку торговцы берут, потому что есть закон, обязывающий магазины принимать валюту Третьей империи.
— И три… Нет, четыре бутылки кока-колы, — радуюсь я, упаковывая «штюрмгевер» в дорожную сумку (она включена в цену). — Холодной, чтоб аж голова заболела.
Тётка открывает дверцу ржавого апокалиптичного холодильника — там рядами, как солдаты, стоят бутылки. Собрав жирные пальцы в горсть, сгребает колу.
— Самая настоящая, не такое барахло, как у других, — гордо сообщает хозяйка магазина. — Видишь красное солнце на крышке? Сделана в Японии, на заводе в Нагасаки.
Да, это японцы отлично придумали: на правах победителей отобрали у владельцев фирмы торговую марку и переместили производство в Ниппон коку. Изъять из страны кока-колу — это все равно что вырезать у Америки сердце. Немудрено, что страна пришла в упадок. Залпом опустошаю бутылку — да, ничего не изменилось. Химия, она и есть химия.
— Many thanks, — говорю я тётке фразу, заученную со школы. — А позвонить от вас можно?
— Линии связи месяц не работают, — сумрачно отвечает она, почёсывая засаленную голову. — И электричество дают с перебоями. Холодильник на генераторе, телик выбросила.
Судя по запаху от халата, горячей воды тоже нет… эдак пару веков.
— Вы хотите так жить? — поворачиваясь к Ольге, я перехожу на руссландский. — Вот та самая прелесть демократии, воспетая прозападной ветвью шварцкопфов. Правда, две трети партизан — большевики. Было бы отлично переместить вас во времена Сталина. «Фёлькишер беобахтер» пишет, что «святой старец» готовил сациви из детей, проводил сеансы чёрной магии, делал куклы из человеческой кожи. Завидую. Сколько ещё откровений вас ждёт в этом мире! Шварцкопфы любят обожествлять свои фантазии.
Она угрюмо молчит. Мы выходим на улицу, вдыхаем горячий и сухой воздух.
— Куда теперь? — интересуется Ольга, делая вид, будто не слышала последних слов.
— Поедем в центр, в гостиницу «Мэйдзи», — сообщаю я, вскидывая на плечо сумку. — Там живёт мой бывший приютский наставник, доктор Сорокин. Лет пять назад он прислал мне на сёгунэшную почту адрес, просил заезжать… Вот уж не думал, что появлюсь здесь. Работает на Маккейна, исследует сыворотку долголетия… У него доступ ко всем электронным архивам «Лебенсборна». Вот у него я и спрошу, кто такой герр Локтев, отчего он способен превращаться в меня и с какой стати этого человека даже четырьмя конфетками из свинца нельзя отправить в Вальгаллу? Давайте отыщем здесь стоянку такси или хотя бы автобус. Не топать же под солнцем в центр пешком, и…
Боль накатывает внезапно — разрывая мозг.
— Воткните в меня нож… — хриплю я, сползая по стене. — Быстрее, в левую руку…
Улицу огромным ртом поглощает тьма.
Видение № 3. Город скелетов
А вот на этот раз мне видится нечто совсем другое. Нет никакого снега, отсутствует летний зной, только ветер свистит в ушах. Мерзкая слякоть, землю ковром устлали прелые листья, тонущие в брызгах жидкой грязи. Судя по детским воспоминаниям, поздний октябрь. Квадратная площадь, вокруг громоздятся здания-«коробки» из потемневших от влаги досок, явно возведены на скорую руку. Как бы то ни было, мест внутри не хватает, хотя бараки набиты битком: тысячи людей живут и умирают под открытым небом. Похудевшие до состояния скелетов, в полусгнившей от сырости одежде, они медленно копошатся в грязи, как могильные черви. Стволы берёзок у забора из колючей проволоки черны — люди обгрызли кору на той высоте, куда смогли дотянуться. Посреди плаца вышка: четыре пулемётчика, кутаясь в шинели, безразлично смотрят на умирающих через прицелы. Смертников практически не кормят. Пытаясь выжить, те питаются листьями, жуками, червями, остатками пожухлой травы. Люди не говорят друг с другом, их интересует только еда: голод довёл всех до нечеловеческого состояния. Кого интересует, кем узники были раньше? Кого любили, кого растили, кем работали? Сейчас они — стадо голодных животных.
Гром. В серых тучах сверкает молния. Вниз падают первые капли.
Сильнейший ливень обрушивается на город скелетов с небес. Невероятная реакция: вместо того чтобы спрятаться от ледяного дождя, люди на земле, как по команде, переворачиваются на спину. Они жадно ловят струи воды, глотают их, давятся, кашляют. Двое умирают — почти мгновенно. Раскрытые рты мертвецов наполняются водой, влага заливает остекленевшие глаза. Лежащие рядом завидуют мёртвым. Те уже не мучаются, а им ещё предстоит бороться за существование. Долго ли? Все знают, что скоро наступят холода. Не нашедшие места в бараке вмёрзнут в грязь. Впрочем, в бараках точно так же умирают — если не от голода, так от болезней. Тиф, холера, дизентерия… Добро пожаловать в филиал ада на Земле.
Впрочем, в аду намного лучше. Там, по крайней мере, тепло.
Из дома возле входа (на крыше ветер терзает флаг с арийским крестом) выходит подтянутый человек в серо-зелёной форме, в петлицах блестят пара молний и три серебряных ромбика. Вслед за ним появляется офицер с двумя такими же ромбиками, но уже в чёрном мундире. Заботливо раскрывает над начальством зонт.
— Сколько вам нужно? — интересуется «чёрный».
По ткани зонта барабанит дождь.
— Я точно не знаю, обершарфюрер. Наверное, человек пятнадцать. Требуется разминировать целое поле, иначе нам не пройти. Мы погоним их довольно плотной цепью. Не беспокойтесь, если парочка и выживет, привезём обратно.
— Ой, да будет вам, — устало машет рукой «чёрный». — Видите — льёт как из ведра. Зачем вам тащиться сюда снова, оформлять документы? Шлёпните прямо там, я доложу коменданту, мол, произошло нападение на конвой… или вроде того.
«Зелёный» подходит к обглоданным берёзам. Осматривает месиво из костей и рваных шинелей, качает головой. Обершарфюрер следит за выражением его глаз.
— Дорогой мой, да у вас одна мертвечина. — В голосе оттенок брезгливости. — А мне так хвалили этот лагерь… Признаться, я рассчитывал на большее. Они же на ногах не стоят. И кого тут, простите, брать? Половина этих скотов сдохнет в пути.
Он говорит спокойно и обыденно — словно речь и правда идёт о животных.
— Извините, у нас маленькая территория, — оправдывается обершарфюрер. — Комиссариат Остланд поставил задачу — избавляться от пленных за три-четыре месяца. Поэтому баланду даём только тем, кто нужен на работе в карьерах. Однако, прошу вас, подождите у ворот. Я лично отберу тех, кто годен для вашего задания.
«Зелёный» равнодушно кивает. Закрывшись зонтом, он на ходу прикуривает сигарету, шаг за шагом приближаясь к воротам. Обершарфюрер и двое солдат с овчарками входят в центр поля. Слышится злобный лай. Люди в ужасе отползают, здесь часто развлекаются тем, что делают ставки: сколько продержится человек против пса. Солдаты щедро раздают пинки, собаки рвутся с поводков.
Проходит совсем немного времени.
Охрана ведёт группу узников к выходу. Пятнадцать человек — самых сильных, каких удалось найти. Они бредут с трудом, но понимают, падать нельзя, отстающего пристрелят. «Зелёный» ждёт у ворот. Неподалеку грузовик и прибывшие с ним солдаты. По-хозяйски осматривает людей; ощупав мускулы, кивает.
— Прекрасно, обершарфюрер. Я их беру. Правда, вот эти трое дохляков мне не нужны. Благодарю, ваша готовность помочь будет отмечена в моём отчёте.
«Чёрный» вскидывает правую руку, прощаясь. Узников гонят в кузов грузовика, подталкивая стволами автоматов. Трое стоят, сгорбившись, вода заливает им лица. «Чёрный» прикидывает, стоит ли идти под дождём обратно, и расстёгивает кобуру.
Охранники ставят людей на колени.
Те подчиняются — устало, безропотно. Обершарфюрер, вытащив пистолет, стреляет каждому из них в затылок: аккуратно отступив на шаг, чтобы не забрызгаться…
ОН ВОЗВРАЩАЕТСЯ, НАСВИСТЫВАЯ ВЕСЁЛУЮ ПЕСЕНКУ.
Глава 3
Заклятые друзья
Невзирая на бурлившую в его венах кровь уроженца Эльзас-Лотарингии, Жан-Пьер вовсе не был ценителем тонкой французской кухни. На обед ему вполне хватало литровой кружки «кюле блонде» с щепоткой тмина и порции айсбайна — свиной ножки весом эдак на килограмм. Мраморный зал, до предела загромождённый массивом столов и лавок, копировал пивную в Мюнхене. Именно там фюрер и Гесс в 1923 году собрались для организации «Пивного путча». Теперь Мюнхен считался «святым городом», колыбелью национал-социализма, и даже после роспуска партии его репутация осталась незыблема. В 2004 году Мюнхен выделили в отдельную административную единицу, отдав под управление Совета Жрецов. В самом центре города, близ площади Мариенплац, силами рабов-унтерменшей построили «Земную Вальгаллу»: сеть усыпальниц в виде кораблей, куда были помещены урны с прахом мёртвых лидеров Третьего рейха. Самым масштабным получился мавзолей фюрера — двенадцатизальный храм-корабль из чёрного гранита. Из каждого зала отходил туннель в другой пантеон: с гробницами Герингу, Геббельсу, Гессу, Гиммлеру и прочим основателям империи. Посторонних в Мюнхен пускали только раз в год, по паломнической визе, — тысячу человек, персонально отбираемых Советом Жрецов. Число паломников не уменьшалось. Поклониться праху фюрера считалось модным даже в рядах молодёжи, а уж ветераны Великой Битвы и вовсе пребывали в уверенности, что прикосновение к урне излечивает катаракту, подагру и геморрой. В ранней юности Карасик сам страстно мечтал о посещении Мюнхена, однако с годами это желание сошло на нет. По крайней мере, геморрой ему пока лечить не надо.