Московии таинственный посол
Шрифт:
— Вы мерзкое чудовище, выродок! Труба… Повозки… Корытко… Стыдно!
— Может быть. Но труба, повозки и Корытко — единственные мои игрушки. Что же еще остается? Каяться в прегрешениях? Скорбеть по поводу порочной юности? Ждать, когда светлая пани обратит внимание на собственного супруга? Вот я и играю в те игры, которые меня хоть отчасти развлекают. — Граф положил руку на трубу.
— Перестаньте гладить эту ужасную игрушку! Вы просите у меня любви. Как можно любить юродивого с трубой?
— Да, любить юродивого трудно, — согласился граф.
Затем он поднялся, подошел к ее сиятельству, внезапно заломил ей руку за спину, согнул вдвое и отшлепал пониже спины. Впрочем, пышные юбки смягчали удары. Но ее сиятельство была так растеряна, что даже не пыталась вырваться, а лишь протяжно и удивленно пела на одной ноте: «О-о-о!»
— Отпусти! — попросила наконец ее сиятельство. — Я больше не буду!
— Нет! — ответило его сиятельство. — Потерпи. Лучше запомнится.
Когда граф Филипп Челуховский наконец устал, он швырнул пани Регину в кресло, отер пот со лба и произнес такую речь:
— Послушай-ка, милая! Сейчас ты утрешь слезы, сделаешь веселое личико и пойдешь за Торквани. Он должен явиться сюда сию минуту.
— О-о-о! — опять пропела графиня.
— Что значит это «о-о-о»?
— Я не стану его звать! Я не хочу, чтобы этот святой человек…
Граф сделал шаг в сторону пани Регины. Она вскрикнула и закрыла лицо руками. Граф остановился, затем возвратился к кровати, схватил трубу и грохнул ее о стену. С печальным звоном труба развалилась на части. И тут в комнату ворвался Торквани.
— Я не могу! — закричал он. — Я слышал. Это ужасно! Это недостойно дворянина.
— Вы так думаете? — спросил граф.
— Да, я так думаю!
— Хорошо, мы проведем сейчас с вами дискуссию о верных и неверных мнениях. Но сначала вы уведете даму, а сами рысью возвратитесь сюда.
— Я уйду сама! — сказала графиня.
— Уходите. А вы, Торквани, сядьте.
— Я бы хотел…
— Сядьте, Торквани! А я сяду напротив вас и, с вашего разрешения, минутку подумаю…
Торквани брезгливо переложил с кресел на стол рукава и сел. Граф молчал довольно долго. Не минуту, а, может, пять или даже десять минут. Набивал табаком трубку. Но высекать огонь не стал. Торквани думал сейчас о том, что следует встать и с достоинством удалиться, но почему-то продолжал сидеть, хотя сам себя ненавидел за нерешительность. Уж не волшебное ли это кресло? Может быть, к нему прирастаешь?
— Так вот, Торквани, — сказал вдруг граф. — Сейчас вы решаете для себя вопрос, не удалиться ли вам с гордым видом, бросив мне на прощанье обидное слово? Все это написано на кончике вашего носа. Не утомляйте себя ненужными сомнениями. Уйти вам я все равно не дам. Даже если придется применить силу.
— Но я…
— Подождите о себе. О вас мы еще поговорим. А сейчас о кроликах.
— Каких кроликах?
— Как! Разве вы их никогда не видели? Маленькие пушистые зверьки. С очень длинными ушами. Похожи на зайцев. Но зайцы живут на воле, а кролики — при людях.
— Я хорошо знаю кроликов, — пролепетал Торквани.
— Видите! А хотели отказаться от знакомства. Вежливо ли это по отношению к кроликам? Когда-то в детстве я разводил кроликов и голубей. И обратил внимание на то, что кролики с белым пятнышком на лбу терпеть не могут кроликов без этого пятнышка. И не только эти кролики, но даже дети и внуки кроликов с пятнышком воевали с потомками кроликов без пятнышка. Причем — обратите на это внимание, Торквани, — пятнышки на лбу были у отцов и дедов, а у детей и внуков их могло уже не быть, тем не менее вражда осталась…
— Какие дети? Какие внуки? — закричал Торквани. — Вы говорите не о людях, а о кроликах. У них не может быть дедушек и бабушек.
— Вы так думаете? — холодно спросил граф. — Мой опыт убедил меня, что у любого кролика обязательно должны быть дедушка и бабушка, как и у нас с вами, Торквани.
— Вы безбожник! Еретик! Вам гореть на костре!
— Возможно, — спокойно согласился Челуховский. — Будущее покажет. Умру ли я на костре или в собственной постели, это было бы в равной мере нежелательным лично для меня событием. Но возвратимся к кроликам. Ведь мы с вами тоже как кролики. Вы без пятна на лбу, а я с пятном. И мы ненавидим друг друга. Если бы у нас с вами были дети, то и они бы подхватили вражду. Ничего удивительного в том нет. Вы чувствуете и всегда будете чувствовать, что я могу протянуть руку, взять вас за шиворот и выбросить в окно. Пусть я этого никогда не сделаю, но вы чувствуете, что могу сделать, если это мне взбредет на ум…
Торквани вскочил. Ему надо было бы, не оглядываясь, бежать к двери. Но он решил поглядеть в глаза графу. И это было ошибкой. Торквани понял, что беседует с дьяволом. И дьявол не остановится ни перед чем. Вправду вышвырнет в окно или открутит голову.
Челуховский взглядом показал Торквани на кресло. Торквани снова сел.
— Я буду жаловаться! — сказал он.
— На что?
— Эти угрозы…
— Я вам не угрожал. Я вам объяснял разницу между нами. И причины вашей ненависти ко мне. Завидуете и боитесь…
Затем граф подошел к бюро, открыл его специальным ключом, который висел у него на цепочке на груди, вынул из ящика белый клочок материи и маленький золотой крестик. Все это он подал Торквани:
— Вам знакомо?
Торквани повернул крестик тыльной стороной к себе и изменился в лице.
— Как!
— Читайте всё! — сказал граф.
Торквани прочитал то, что было написано на клочке белого шелка, и начал сползать с кресла на паркет.
— Но я не знал. Генерал [12] ничего не говорил мне.
12
Орден иезуитов возглавляет Генерал Ордена.
— Он и не должен был говорить. Я здесь вовсе не для того, чтобы каждый встречный-поперечный знал обо мне.
Торквани смиренно проглотил и встречного-поперечного. Что делать, с личными представителями генерала не спорят.
— Теперь расскажите по порядку, чего именно вы хотите от этого бедного Геворка. Зачем вам его дневник?
— Геворк дружит с московским печатником.
— Допустим. Ну и что же?
— В дневнике могут быть записи, которые прояснят роль печатника.