Московии таинственный посол
Шрифт:
— Конечно.
— Подожди, не хочешь ли ты сказать, что все знаменитые художники — Рафаэль, великий Леонардо, Дюрер — были одинокими людьми?
— В какой-то мере, — сказал печатник. — Были у них, конечно, и друзья и приятели. Но если обычному человеку добрых приятелей, хорошей беседы да сытного ужина достаточно, чтобы быть счастливым, то Дюреру, полагаю, этого было бы мало. Но это особый разговор. Давай лучше поговорим о твоей незнакомке.
— Да что она тебе? И что ты ей?
— Мне она ни к чему! — засмеялся печатник. — Но ты мне скажи, что именно записываешь ты обо мне в дневнике? Попадают ли туда наши разговоры?
— Не все, — смутился Геворк. — Некоторые я, правда, записываю. Но это ведь для памяти.
— И все же будь осторожней. Придумай шифр. Или хотя бы заменяй имена. Всякое случается. Дневник могут выкрасть.
— А ты считаешь, что кого-то настолько интересует твоя особа, что могут даже выкрасть дневник?
— Дело не в моей особе. Она, может быть, и вправду никому не нужна. Но все же дневники спрячь подальше. Ты человек наблюдательный. Мог многое увидеть и понять и по наивности доверить все бумаге. А мне, знаешь ли, ни к чему бегать по миру с распахнутой душой. Кстати, и кошелек с деньгами верни ей. Так будет лучше.
— Ты сердишься?
— Нет. Незнакомка выспрашивает обо мне настойчивее, чем того требует обычное женское любопытство. Тут игра идет не на равных. Она знает о нас с тобой многое. Мы о ней — ничего.
Нежному Геворку не понравились эти речи. Он любил слова тихие, спокойные, не будоражащие.
— Скажи мне, Иван, — спросил он, — кто ты на самом деле?
— Тот, кого ты перед собой и видишь: печатник Иван.
— Но знаю я о тебе далеко не все.
— Конечно, — согласился печатник. — Я не обо всем рассказываю. Время не пришло. Но когда-нибудь расскажу. Ведь обещал.
— Значит, даме этой я нужен лишь для того, чтобы выведать о тебе какие-то сведения?
— Я так не говорил. Будь осторожней. Вот и все.
Геворк посмотрел в окно на костел. Затем на Ивана. Вспомнил почему-то вещего ворона, который обещал ему во сне подарить вечную молодость. Странен этот мир. Недобр. Требователен. Не дает он возможности жить в стороне, в своей собственной тихой бочке…
А печатник Иван глядел на Геворка и смеялся. В его темной с проседью бороде блестели крепкие еще зубы.
Тимошка и Роксоляна
Как пришла весть, что Тимошка упал со своей башни, так и повалил народ за заставу, к Волынскому тракту, чтобы своими глазами посмотреть, как закончил жизнь непутевый купеческий сын. А Роксоляна узнала последней. И сообщил ей о Тимошкиной смерти муж, купец Богушович. Сказал и посмотрел на жену — внимательно, зло. И увидел, что побледнела Роксоляна, широкими и бездонными, как пропасти, стали ее глаза. Понял Богушович все. А когда понял, схватил за горло, хотел задушить. Но Роксоляна вырвалась и побежала к двери. Может, она спешила туда, к башне, где лежал черный от удара о землю Тимошка Турок. Может, думала она утереть кровь, стекавшую по шее за ворот. Может, хотела поднять Тимошку, унести подальше от глаз людских, чтоб оживить живой водой или колдовскими травами. Ведь существуют колдовские травы, и находят их лишь те, кто ищет их для любимых.
Босоногая, бежала она по улице. А за ней с топором гнался муж. И догнал только у берега речки Полтвы… Чтобы скрутить Богушовича, стражникам пришлось сначала стукнуть его по голове алебардой. Подойти боялись. А когда скрутили и связали, выяснилось, что связывали уже мертвого. Может, вид изуродованного тела Роксоляны так подействовал на стражников, что стукнули они Богушовича сильнее, чем следовало. Но никто не пожалел о нем, ибо обманутый муж все равно обязан оставаться примерным горожанином. На неверную жену можно подать жалобу. Это по закону. И тогда ее будут сечь плетьми прилюдно, на площади. Можно, наконец, высечь и самому, в доме, что тоже закону не противоречит. Но как только она переступила порог и оказалась на улице, муж не должен был поднимать на нее руку. В дело вступал закон. А закон, как известно, превыше людей и чувств этих людей. Закон — это староста.
Сжалился бог и над Тимошкой, и над Роксоляной, и над обезумевшим от ревности купцом Богушовичем. Да и над львовским старостой, которому пришлось бы разбираться с убийцей. Мертвы были все: и Тимошка, и Роксоляна, и обманутый муж. Умерли без причастия.
Вот такое событие приключилось в этом тихом и мирном городе.
В тот вечер брат Геворк не выходил на прогулку. Жег дома свечу, кутался в шерстяной плащ, думал. Вспомнил, как однажды утром встретил Роксоляну. Два бездонных глаза равнодушно глядели на встречного. Может, так глядят ведьмы, возвращающиеся с шабаша? Давно ли это было? Всего месяц назад?
Спал Геворк беспокойно. Утром уже был у печатника.
— Что это? Почему? Разве люди так жестоки, друг Иван? Ты всегда спокоен. Ты никогда не повышаешь голоса, не кричишь. Неужели тебе никогда не хочется крикнуть от испуга?
— Хочется! — тихо сказал печатник.
— Почему же мы все молчим? Почему ты молчишь? Такая страшная смерть!
— Зато мгновенная. Тимошку, конечно, столкнули с башни. Это Богушович кого-нибудь подкупил. А Роксоляна умерла в один миг. Бежала спасать Тимошку. Нас с тобой так спасать не побегут.
— Ты так говоришь, будто завидуешь им.
— Может быть, завидую…
— Но это все какой-то мрачный сон… Это не может быть правдой!.. Почему топор? Почему Тимошка упал? Зачем сама башня?
— Я же тебе говорил: башня нужна была Тимошке, чтобы наблюдать за звездами. Тимошкины странности — это все больше напускное. Звездами он интересовался серьезно. Да боялся о том людям говорить. Однажды лишь мы виделись с ним. И тогда, при разговоре, он сказал: «На свете есть всякий народ. Некоторые даже в звезду небесную готовы плюнуть!» Нет во всей этой истории, брат Геворк, никакого бреда. И никакого колдовства. И башня была настоящая. И звезды над нею светили настоящие. И Роксоляна любила Тимошку Турка по-настоящему. Запиши все это в свой дневник.