Московские праздные дни
Шрифт:
Город также оборачивался пасхальным яйцом: вся карта Москвы есть яйцо в разрезе.
Тут даже слишком много сходства; к таким сравнениям следует подходить осторожно. Мы заглядываем в невидимое; не в пространство, но в тайник, вглубь закрытой сферы.
Москва: яйцо в разрезе
Яйцо с древности воспринималось, как символ бессмертия, точка пересечения всех возрастов и времен. Крашеное — напоминало о крови Христовой, омывшей и приготовившей к вечному свету всякую замкнутую в эллипс человеческую жизнь. Поэтому оно неизбежно делалось центром всеобщего внимания в пасхальные дни.
Раскатившиеся по Боровицкому
Кремлениты ходили с ними по кладбищам христосоваться с покойниками, закапывали спящие яйца в могилы. Если кого прибирало в самый праздник, хоронили с яйцом в руке. Неудивительно — заветная капсула, испытанная предпасхальной тьмой, могла путешествовать в Аид и обратно, оставаясь неповрежденной. (Показательно помещение иголки, охраняющей жизнь здешнего антигероя, Кощея Бессмертного, все в то же недоступное внешней смерти яйцо.) Вера в отрицание яйцом мимо идущего времени порождала также и обычаи веселые. Катали яйца с горки (здесь бежали до самой реки), и у кого оно катилось далее остальных, тому в тот год светила удача. По той же причине сами белотелые московиты неслись домой с воскресной службы бегом. Тот, кто первый добегал до дому, получал выгодную работу. Тот, кто не получал, расстраивался недолго. Пасхальное созерцание само по себе было занятием, «танцем» — по углам и лавкам вставали и плыли, не двигая и пальцем, невесомые фигуры. Все совершалось чинно и важно, словно в противовес античному анти-чину заезжих из Европы гостей, тому образу поведения, который вместе с реформою часов, календаря, алфавита и прочая иноземцы пытались насадить в здешней почве.
Как они могли нас учить (счету времени), если сами на две недели с Пасхой поторопились? Впрочем, случались годы, когда мы праздновали Пасху вместе с Европой.
Обнажение души Христофора Галовея
Вот что еще случилось однажды в московской жизни Христофора Галовея. После долгих уговоров он склоняет кремлевское начальство к тому, чтобы на верхней площадке Спасской башни, рядом с часами, в проемах аркады установлены были статуи европейской работы, которые кстати же привезли в Москву итальянцы. (Эту верхнюю часовую площадку инженер полагал за истинно выставочную, откуда открывающейся внизу мглистой текучей стране можно было демонстрировать отчетливые достижения науки.) Статуи устанавливают, но по причине обнаженного их состояния немедленно одевают в специально сшитые суконные костюмы.
Наверное, хороши были эти костюмы! Впрочем, говорят, что это были просто свитки грубой ткани. Жаль, если было так. С костюмами вышло бы веселее.
Но вот приходит несуразная Страстная, и как-то раз, непроглядной ночью у подножия башни начинается страшный ералаш. Галовей поднимается, смотрит в окно.
Сквозь Спасские ворота льет неразличимая, вооруженная огнями толпа, стонет, мычит и блеет, иные бегут на четвереньках. С зажженным факелом и полной пастью проклятий, точно Мальволио, Галовей идет в аркаду, дабы с высоты небес обрушить на буянов свой гнев. И тут в голове его мутится окончательно. В прыгающем пламени факела часовой мастер видит статуи, обнаженные донага. Одно мгновение они ему кажутся живыми — этого достаточно, чтобы мир иной ему открылся, — тот, где камень жив, тепел и словно истекает желтком: мраморная скорлупа треснула в пляске.
Далее всю сплошную Седмицу итальянские статуи сияют над городом, великолепно обнажены; Галовей не решается даже взглянуть на них и успокаивается только после того, как их снова одевают в сукно.
Трещина между мертвым и живым в это мгновение не видна. Живы кремлевские башни, и самый Боровицкий холм под ними есть кит. Нет смерти. Свет сплочен, лег на землю, как скатерть, не пропуская никого под землю, ибо все
*
Вообразить это нетрудно, если представить себе «ткань» света, составленную из тех отдельных «лучей», что Москва с момента Сретения уже во множестве начертила во времени: с начала года она только и делала, что лучилась.
Вспомним исходную последовательность: точка Рождества на Сретение раздвоилась, протянулась лучом: и понемногу начало расти московское время.
*
Так, «вдоль по времени» каждый человек принимается жить, скользить по желобу собственной отдельной жизни. Черепок, скорлупка, завернутая в рубаху-смерть. Его жизнь — ниточка, лучик, штришок. Но вот его оголила Пасха, его луч пересекся, переплелся с другими; он уже не один, он составная часть ткани света, которая не боится единичного разрыва, чьей-то смерти.
Ничьей, ни большой, ни малой не боится: ткань света бессмертна. Такова несложная метафора плоскости, «скатерти» света.
Но как важен этот переход — мгновенный, разом перемещающий человека в новое измерение, добавляющий ему в жилы новой жизни.
Кулич и пасха
переложение из Елены Молоховец
Куличи и пасха родятся у нас только на Святочной неделе, редко в другое время.
Переложение только в том, что в рецепты добавлены слова, подразумевающие, что кулич и пасха живы: не готовятся, а родятся, не хлеб, а человек и так далее; в остальном рецепты верны и годны к употреблению.
Меры веса:
1 фуцнт — 409,5 г
1 лот — 12,8 г
1 золотник — 4,26 г
Меры объема:
1 гарнец — 3,28 л
1 штоф — 1, 23 л
Кулич — это сдобный господин с миндалем, изюмом, цукатами, имеющий форму невысокого цилиндра с закругленной верхушкой, которая обыкновенно украшается завитушками, сделанными из того же теста или сахарной глазури.
Пасха — дама из творога и сметаны, к которым прибавляется масло, яйца и некоторые другие припасы.
Кулич бывает просто кулич, обыкновенный, сдобный, очень сдобный, польский, английский, миндальный, заварной, с шафраном, парадный.
Кулич парадный
В двух бутылках цельного молока распустить столовую ложку сухих дрожжей, вылить в опарник. Потом, подсыпая немного муки, растворить густое тесто, как для пирога, вымешать как можно лучше, чтобы совершенно отставало от веселки и краев опарника и затем сложить в крепкий полотняный мешок с рукавами, связать его бечевкой у отверстий и опустить в ведро комнатной воды. Когда тесто выходится, мешок перевернется одним рукавом вверх и сквозь поры полотна будет выходить тесто.
Тогда его вынуть, разрезать бечевку, выложить опять в опарник, прибавить 1 стакан распущенного свежего чухонского масла (когда масло растоплено, его надо оставить и затем сливать осторожно в тесто, оставляя остаток на дне горшочка), 1 стакан яиц (сырых), 2 стакана мелкого сахара, полфунта очищенного и хорошо растолченного сладкого миндаля, 6 штук горького, 1 ложку соли, полпалочки истолченной и растертой в ступке, вместе с сахаром, ванили, четверть фунта мелкой коринки (коринка — мелкий бессемянный сушеный виноград, изюм), все это хорошенько перемешать с тестом, обмакивая руки в холодную воду. Когда тесто будет пузыриться и отставать от рук — это значит, что оно хорошо вымешано. Тогда его нужно выложить на стол (посыпать стол предварительно мукою) и дать подняться. Затем взять 2 высокие кастрюли, вымазать дно и бока маслом, обсыпать сначала поджаренным и затем мелко истолченным миндалем, поставить в духовую печь, где и оставить в продолжении полутора часов, постоянно посматривая, чтобы наш господин не подгорел.