Московские Сторожевые
Шрифт:
— Ну так что, узнал? А я тебя сразу узнала… миленький. — Я сама не могла понять, что сейчас несу. Точнее — не несу, а несусь, как будто с горки съезжаю. В первую секунду еще страшно, но можно как-то притормозить, во вторую думаешь, что ничего, справишься, а в третью, булькая воздухом от ужаса, понимаешь, что все, ты сейчас ничего поделать не можешь, собой распоряжаться не в состоянии. Так и тут — первая фраза еще более-менее пристойная, а вот дальше… уже не затормозить: — Такой мальчик вырос… прямо конфетка. Петушок на палочке.
Веня моргнул глазами и приоткрыл рот, обхватил пальцами щетину на подбородке — не то себя хотел за волосы дернуть и удостовериться, что не спит, не то пресловутую челюсть придерживал.
— Вы, Лика… Степановна, тоже сильно изменились. Хорошо выглядите.
— А живой, Венечка, всегда хорошо быть.
Спицын промолчал, перестал тискать себя за подбородок, полез в карман — я не догадалась, а считала — за визитницей.
— Только, Веня, ты меня теперь Лилей зови, ладно? Мне так больше нравится.
Спицын снова кивнул. Мне как-то совсем смешно стало, абсолютно не к месту. Потому что обычно-то я молчу, киваю, а свое мнение излагаю, только если спросят, а сейчас… Как подменили меня, что ли? Тут же вон, ситуация сложная, все на нервах, а мне хиханьки и хаханьки. Мне… Организм до конца проснулся, вот. Решил, что ему сейчас двадцать три года, ну и выгнал из головы все старушечьи, осторожные, серьезные мысли. Вот такая вот Лиля, однако.
Не имя, а солнечный зайчик какой-то, весенняя капель. Хорошо мне Гунечка тогда подсказал.
— Благодарю вас. — Старый с чрезвычайной аккуратностью убрал в карман спицынскую визитку, потом вопросительно глянул на нас. Ну а чего глядеть, нет у нас карточек: у Зины не та работа, чтобы себя рекламировать, сам Савва Севастьянович вроде как пенсионер, я по малолетству не трудоустроена. Один Фоня за всех отдувается — белым прямоугольничком с псевдославянской вязью, вещающей о том, что он тут не абы кто, а прямо-таки генеральный директор охранного агентства «Черный орел». Тот самый орел, естественно, изображен был аляписто и небрежно, а посему мало смахивал на символ храбрости. Куда больше — на обычную железную птицу на весеннем току.
Визитка Веню удовлетворила. А вот тот факт, что Фоня после нее из кармана вынул пилочку для ногтей и сразу начал ею орудовать, довольно сильно напряг. Как-то в его представлении образ могучего охранника не вязался с присущей лишь… кхм… пидорасам маникюрной принадлежностью. Ну этой Фонькиной привычке уже лет сто будет, он с первой молодости так навострился, что теперь любую маникюршу может заткнуть за пояс. Вот странно, кстати: Гуня-то с Афанасием от силы пару раз пересекался, а ногти себе рихтует точно так же — движение в движение. А ведь это отнюдь не каждая женщина может скопировать.
— Очень… э-э-э… приятно.
Ну и правильно, пусть Спицын еще больше не понимает, чего от нас ожидать и кто мы есть на самом деле.
Вот он, бедолага, сидит пересчитывает собственные мысли: так скромный кавалер купюры внутри кармана вертит, прикидывая, хватит ли ему заплатить за ужин. На лице ясная улыбка, а в глазах такая же паника. Мы-то Спицына и его барышню просто опасаемся, а вот он нас действительно боится.
Так боится, что не притрагивается ни к чему из заказанных блюд. Соня спокойно ест, а этот кадр сглатывает слюну и вежливо смотрит поверх дымчатых колец свежего лука. Это, кстати, не я заметила, а Зинаида. Уже после того, как Старый официанту что-то по поводу меню буркнул. Мы сюда, естественно, работать пришли, но что-то для видимости взять все-таки нужно. Ой, чувствую, будет нам тут с местными ценами как в том студенческом анекдоте про три сосиски и шестнадцать вилок. Но это я зря так подумала: при появлении обслуги Спицын слегка оживился, начал рекомендовать закуски, попутно поясняя, что он просит нас чувствовать себя его гостями, а потому, мол, можно не стесняться и заказывать все что угодно.
Нам было угодно четыре чашки кофе и какую-то десертную чепуху по астрономическим ценам. А сам Спицын тем временем с тоской смотрел на нетронутое блюдо — пахучее, ароматное, все такое мясное, что просто… И вот это сейчас официант в помойку отнесет?
— Не греши, ешь нормально, — сурово сообщила Спицыну Зинка. У нее ведь еще со времен войны отношение к еде не выветрилось. Я просто стоимость того несчастного куска мяса подсчитывала, а Зина… Это же ленинградская школа. Зинаида еще в тридцатые годы в Ленпровысшкосоцколдмраке была чем-то типа мирской «красной профессуры», там же и в блокаду… В общем, понятно, что… — Не волнуйся, хотели бы отравить — давно бы это сделали.
Веня с преувеличенной легкостью взялся за нож.
Молчание за столом стало куда более аппетитным, но все равно непонятным.
— Так вы этими бусиками в ту ночь работали, милая моя? — неожиданно спросил Старый.
— Это в какую такую ночь? — неловко отбоярилась Венина спутница. Правильный ответ у нее с языка чуть не сорвался, его просмотреть можно было легко. Да, этими самыми. И в ту самую ночь, когда Дору вместе с машиной подорвали. Но при чем тут бусы — точнее все-таки ожерелье, из ядовитых опалов и смертоносных рубинов, — я никак углядеть не могла. Да, камни нам сильно вредны, но вот не взрываются они. Совсем. А Старого ответ удовлетворил. Будто не об отраве речь шла, а наоборот, о дефицитном и эффективном лекарстве.
— Вы, Савелий Севастьянович…
— Савва Севастьянович… — поправил педант Фоня, продолжая наводить красу ногтей.
Спицына это опять встрепенуло, притормозило, выбило из монолога. Примерно как шепот в театральном зале. Но он вывернулся:
— Вы, Савва Севастьянович, как-то не с того начали наш разговор.
— А его, Вениамин Васильевич, с любого места начать можно. Слова, они же как бусы. Правда, Сонечка?
Венина барышня строго кивнула — без малейшего стеснения, кстати сказать. Не любит, чтобы ею командовали?
— Другое дело, — по-старорежимному продолжил Савва, — что на первом же свидании дарить милым барышням оружие… Особенно если эти барышни обручены не с вами… это все-таки перебор. Такие подарки обязывают, Веня, — мягко пожурил он ошеломленного Спицына.
У этого сейчас такой вид был… ну просто ой. Жека за соседним столом аж закашлялась, испохабив порцию дорогостоящего салата. Можно подумать, что Венечка был гимназистом, случайно забредшим в настоящий дом терпимости и столкнувшимся там нос к носу со своим же учителем. А тот, игнорируя обстановку, начинает делать внушение: «Почему шинель расстегнута? Почему фуражки нет? Где бляха на ремне?»