Московские Сторожевые
Шрифт:
— Савва Севастьянович, а куда мы едем-то? По домам?
Старый с переднего пассажирского обернулся. В лицо мне глянул — с готовностью подлечить, если помощь потребуется. Успокоился и ответил уже вполоборота:
— По домам, Леночка, нам еще рано. У нас еще одно дело есть…
И такой адрес назвал, что я не поверила. Сперва тому, куда именно едем. Потом подозрениям Старого. Точнее — приговору. Мы же сейчас казнь вершить будем…
У Марфы в гостях я оказывалась редко, хотя были мы с ней, по нынешним столичным меркам, практически соседями. Но уж больно меня Марфин лифт невзлюбил — как ни приеду, он
Нашего Старого лифт, по-видимому, просто испугался. Потому как доставил нас стремительно, не скрежеща невидимыми канатами, не мигая лампочками и не застревая в своей шахте как неотложка в пробке. Это порадовало: у меня хоть возраст и новый, а все равно на последний этаж пешком подниматься не хотелось.
Хотя лестницы у Марфы в доме красивые — чистенькие (а ведь консьержки нет, да и дворник не каждый день полы моет), в цветах (растут себе при люминесцентном освещении как огурцы в теплице), с пестрыми половичками, расписными картинками и без оскорбительных интимных надписей. А главное — на каждой площадке есть отдельный балкон для любителей покурить. И сигаретным духом не пахнет, и вид красивый, особенно с последнего этажа.
Понятно, что Марфа подъезд, да и весь микрорайон держит в стерильности, как собственную кухню. Но это живая стерильность, не казенная.
Вон на площадке и снежинки из салфеток трепещут, и шарики елочные на ниточках с перил свисают, и пальма в кадке мишурой облеплена — еще, наверное, Марфина дочь Анютка перед отъездом наряжала… Даже дверные коврики, и те пушистые какие-то, как махровые полотенца после душа.
А вот квартира… Обычно входишь и с порога уют чуешь. У нас, в принципе, у всех он есть, ведьме иначе нельзя, рабочее положение обязывает, но тут, если с обычными нашими жилищами сравнивать, разница будет как между комнатой студентов-первокурсников и родительской квартирой, которая в воспоминаниях о детстве снится. Будто попадаешь в ту обстановку, которой, может, и не было никогда или не воссоздать (даже если дом сохранился, так все равно и мебель иная, и чашки в сервизе побились, и обои переклеены). Как в детство входишь.
Я подозреваю, что это из-за Анечки. У Марфы дочка способная получилась. Про наше ремесло не ведает толком, маленькая еще, а все равно кое-что уже может. Картинки рисует, цепочки какие-то бисерные плетет, в кукол играет. Не в нынешних, длинноногих и знойных, а в бумажных, с толстыми пачками пестрых нарядов. Сейчас это вроде бы старомодно, таким девочки не увлекаются… ну кажется мне так, а она вот играет. Я в тот раз была в гостях, так мне Анечка весь вечер кукол показывала и их легковесные платья, сложенные в жестянку из-под печенья.
А сейчас жестянка в коридоре, на тумбочке — крышка съехала, и вся нарисованная роскошь наружу торчит, будто у Анечкиных бумажных кукол настоящий обыск был. Наверное, Марфа дочку в дорогу провожала, а банка в багаж не влезла. Я на секунду Анины слезы прямо в воздухе почуяла. А потом и Марфу разглядела — и впрямь заплаканную, с измятым лицом, тоже словно на досмотре побывавшим. Нелегкий перелет, видимо. Да и в квартиру войти нелегко — здесь ведь каждая мелочишка, каждый фантик случайный про ребенка напоминает.
Я все никак не могла понять, почему я про Марфину дочку в прошедшем времени думаю, хотя с ней все в порядке должно быть. А Старый тем временем с Марфой здоровался.
Непривычно так, скупился на слова:
— Чая нам предлагать не надо, так дай войти.
— В рабочую? — равнодушно спросила Марфа — словно мы и впрямь ее обыскивать явились или даже лишние комнаты реквизировать, вместе с мебелями и драгоценностями. Прям революционная пятерка какая-то: я, Жека, Зинуля, Старый и Фоня. И Марфа — шестой, на полдороге из кухни в комнату.
Старый откашлялся раскатисто, словно перед застольной речью, а потом почти смутился:
— Нет, не надо туда. Так, в кухню… Только, Мариночка, ты меня, любезнейшая, извини, я у тебя мебель немного передвину.
Кухонька у Марфы и впрямь не то чтобы очень просторная, вшестером нам тесно будет, особенно если разговор пойдет. О чем именно беседовать станем, все подозревали, но как-то по-разному, вслух никто не говорил. Выстроились гуськом, в затылок друг дружке, и встали смирно, ожидая, пока Старый свой порядок наведет.
Вообще, помещения раздвигать довольно просто, но, если отвлечься, можно и мебель заодно растянуть в ширину. И если от удлиненных табуреток вреда еще никому не было, то вот с содержимым шкафов и ящиков могут быть проблемы. Пространство же обратно медленно сдувается, примерно как воздушный шарик; никогда не знаешь, что за это время потребоваться может. Ну хорошо еще, если это холодильник; там колбасный хвостик до килограмма «докторской» удлинился, или помидор размерами и формой дыню-торпеду стал напоминать. А одежда? Висело у тебя в гардеробе платье сорок шестого размера, а гардероб «поплыл» вместе с пространством, и вот тебе готова размахайка, растянувшаяся до пятьдесят четвертого. Или документы в ящике. Мне-то повезло, я такие навыки редко использую, а вот к Анечке из Северного (Аделаиде нашей бывшей) как-то выросшие ученики пришли. Весь выпуск или нет, но человек так двадцать. Она комнаты чуток подправила к их приходу, а потом не знала, что делать, — две стопки проверочных тетрадей разбухли в ширину до классного журнала, а паспорт и вовсе размером с альбом для фотографий стал.
Но Старый такие вещи ювелирно делает — кухоньку чуток надул, две табуретки в лавочки удлинил, а больше ничего и не трогал.
Мы расселись вежливо, прям как на поминках, что ли… Или на девичнике — с одного ребра стола женский пол, с противоположного — мужской. А Марфина табуретка на торце, между нами. Старый ее не тронул.
Марфа все-таки зазвенела чашками, двинулась по кухне, метя пол узкой длинной юбкой. Так в мое время девочки одевались, в подражание модной «грешнице» Ахматовой.
Ей бы еще свежевыпущенный томик «Четок» в руки — его б сейчас бестселлером назвали. Но у нее вон на стиральной машине настоящий молитвослов лежит и книжка Александра Меня, вся в закладках. Марфа в нынешнюю — Мариночкину — жизнь очень верующая стала. Словно подстраховывалась: если дочку ведьмовская работа не убережет, то пускай этим мирской Бог занимается.
— Не надо нам чаю, — снова поправил Старый. Очень вежливо, словно Марфа — ученица-отличница, спутавшая самые элементарные знания на устном экзамене. Вроде как подбадривает, а на самом деле ругается: «Что же ты, дорогая моя, меня сегодня подвела?»