Московский клуб
Шрифт:
Он начал себя успокаивать тем, что это общественное место, и нет ничего странного в том, что сюда заходят люди; что это, конечно, не кагебист и ему ничего не угрожает. Он попытался слить воду и чуть не выругался вслух — бачок был поломан. Затаив дыхание и дрожа от страха, он опять прислушался. Шаги затихли.
Медленно и осторожно он отодвинул задвижку, выглянул из кабинки и увидел напугавшего его человека. Это был пьяный старик. Жалкий старый пьяница в валенках, залатанных штанах и дешевом синтетическом свитере, бородатый, лохматый и грязный, стоял, съежившись, в углу у
Шофер облегченно вздохнул. Через четверть часа он окажется в Верушкиных объятьях. Постепенно выпуская воздух из легких, он бесцеремонно кивнул старику. Тот взглянул на него и прошепелявил:
— Дай рубль.
— Иди отсюда, старик, — ответил шофер и направился к выходу.
Бродяга зашаркал за ним, воняя перегаром, потом и табаком. Они вместе поднялись по лестнице и вышли на улицу.
— Дай рубль, — повторил старик.
Шоферу показалась странной настойчивость в глазах пьяницы, которая явно не вязалась со всем его рассеянным видом. Он повернулся к бродяге и сказал:
— Пошел вон, ста…
Но закончить фразу он не успел. Безумная боль пронзила мозг, тонкая проволока — должно быть, удавка — впилась в горло, и последним, что он услышал, было слово «предатель», которое прошипел ему в лицо совершенно трезвый старик.
Лицо шофера налилось багровой краской, глаза вылезли из орбит, язык вывалился изо рта; но в последние секунды своей жизни, уже в бреду из-за нехватки кислорода, он почувствовал какую-то непонятную, дикую радость, что он хорошо замаскировал тайник, что последняя миссия выполнена безукоризненно: удивительное, чудесное ощущение странной победы. После этого все потемнело и свет померк для него навсегда.
Часть первая
Завещание
В Москве мы поехали в Кремль, в его кабинет… Молча, сложив руки за спиной, Ленин ходил по комнате, как бы прощаясь с местом, откуда он вершил судьбы людей и России. Это первая версия. Согласно второй, Ленин достал из ящика стола какой-то документ и положил его в карман. Существует и третья, отличная от второй, версия: он поискал документ и, не найдя его, разразился яростными криками.
1
Адирондаки, Нью-Йорк
Первые сто футов подъема были совсем легкими: ряд пологих уступов, поросших мхом. Но последние пятьдесят футов скалы были почти отвесными, еще и с длинной, зигзагообразной вертикальной трещиной посередине. На одном из плоских выступов Чарльз Стоун немного задержался передохнуть.
Он размеренно и глубоко дышал, время от времени поглядывая на вершину горы, заслоняясь рукой от слепящих лучей.
Такие удачные подъемы попадаются совсем не часто. Как прекрасна эта граничащая с экстазом безмятежность, которую чувствуешь, подтягиваясь на руках и отталкиваясь ногами; как приятна эта боль от долгого физического напряжения, прелесть ничем не ограниченной свободы и ощущение предельной собранности! И в довершение всего — удивительное чувство близости к природе!
Только настоящие альпинисты понимают значение этих слов и не считают их банальными
Чарльзу Стоуну было около сорока. Это был высокий, сухощавый мужчина с немного выдающейся нижней челюстью и прямым носом. Темные кудрявые волосы выбивались из-под яркой вязаной шапочки, смуглое лицо покраснело на холодном ветру.
Стоун отлично знал, что восхождение в одиночку очень опасно. Но со всеми этими веревками, карабинами, крюками и другими средствами страховки было бы немного искусственно, не ощущалось бы такой близости к природе. А так — только ты и горы, и тебе не на кого надеяться, кроме как на самого себя. Тут уж будь начеку, иначе покалечишься, или случится кое-что еще похуже.
Кроме того, тут, в горах, не было времени думать о работе, и Стоун считал это лучшим отдыхом. А он был, слава Богу, настолько ценным работником, что его начальство хоть и нехотя, но предоставляло ему возможность уезжать в горы практически каждый раз, когда ему этого хотелось. Стоун прекрасно понимал, что вторым Рейнхольдом Месснером, суперальпинистом, совершившим одиночное восхождение на Эверест без запаса кислорода, ему не стать. Но были минуты, когда это не имело ни малейшего значения. Он просто был частью этих гор, как, например, сейчас, в данный момент.
Он отрешенно ткнул ногой в кучу мелких камешков. Здесь, на этой высоте, деревьев не было, лишь сухие, чахлые кусты торчали то тут, то там из серого, негостеприимного гранита. Дул холодный, колючий ветер, у Стоуна закоченели руки. Время от времени ему приходилось согревать их дыханием. От ледяного воздуха у него запершило в горле.
Он вскочил на ноги, подошел к трещине и увидел, что ее ширина чуть больше дюйма. При ближайшем рассмотрении скала оказалась намного опаснее, чем он ожидал: она была почти отвесная и практически без уступов. Стоун уцепился пальцами за края трещины, уперся носками ботинок и, найдя точку опоры, начал восхождение. Он полз в основном при помощи пальцев, очень медленно и ритмично, дюйм за дюймом, в полной уверенности, что так он достигнет самой вершины.
И вдруг эта идиллия была прервана странным механическим звуком, которого Стоун никак не ожидал тут услышать. Ему показалось, что его кто-то позвал по имени. Но это было, конечно, совершенно невозможно, он был здесь один. Но…
Звук повторился, теперь уже абсолютно отчетливо. Секундой позже он услышал рокот вертолета, а затем опять: «Чарли!»
— Черт, — выругался он, взглянул вверх и увидел белый с оранжевым «Джет-Рейнджер 206-В», парящий прямо над вершиной скалы, выбирая место для посадки.
— Чарли! «Мама» хочет, чтобы ты вернулся домой, — голос пилота звучал через усилитель, заглушая даже рев мотора.
— Очень вовремя, — сердито пробормотал Стоун, опять начиная ползти вверх по скале. — Что за дурацкий юмор!
Он поднялся еще метров на десять: ничего, подождут немного. В конце концов, это его законный день в Адирондаках.
Через несколько минут Стоун достиг вершины и, немного пригнувшись под лопастями пропеллера, подбежал к вертолету.
— Извини за вторжение, Чарли, — сказал пилот, стараясь перекричать рев мотора.