Московский клуб
Шрифт:
Но стоит только приказать себе не думать о чем-то или о ком-то, начинаешь сразу вспоминать.
Он видел ее в последний раз…
…Она стоит в прихожей. Рядом навалены сумки и чемоданы: она едет в Москву. У нее странные глаза: слишком сильно накрашенные, как будто обычное чувство меры изменило ей на этот раз. Она только что плакала. Стоун стоит рядом тоже со слезами на глазах. Он протягивает к ней руки, он хочет обнять ее, уговорить изменить свое решение, поцеловать ее на прощанье.
— А теперь-то ты хочешь меня поцеловать, — говорит она
Сол опустился в кресло, глубоко вздохнул, достал из ящика стола темно-синюю папку, помахал ею и сказал:
— Мы только что получили кое-что из Москвы.
— Очередная ерунда?
Информация, получаемая ЦРУ из Москвы, состояла в основном из сплетен и необоснованных слухов, советологи управления проводили большую часть рабочего времени, детально анализируя общедоступные сведения.
Энсбэч таинственно улыбнулся.
— Допустим, я тебе скажу, что эту папку видели до сих пор только три человека: тот, кто записал информацию, директор и я. Ну как, впечатляет?
Стоун кивком показал, что по достоинству оценил высокое доверие начальства.
— Я понимаю, что ты далеко не все знаешь о том, каким образом мы получаем информацию, — откинувшись на спинку кресла, произнес Сол. — Я считаю, что сбор и анализ должны проводиться изолированно друг от друга.
— Я согласен.
— Но я уверен, что ты отлично знаешь о том, что после Говарда дела с Россией у нас совсем плохи. — Энсбэч говорил об Эдварде Ли Говарде, сотруднике советского отдела ЦРУ, в 1983 году перешедшем на сторону Москвы и сдавшем при этом практически всю агентурную сеть ЦРУ в Советском Союзе. Управление до сих пор не могло справиться с последствиями этого сокрушительного удара.
— Но ведь мы набрали новых агентов, — заметил Стоун.
— Нет… Одного из них мы оставили, он работал в гараже 9 управления КГБ под кодовым именем «Еж». Он был отличным шофером одного из членов ЦК. Мы давно завербовали его и удерживали хорошими деньгами. В рублях, так как платить ему валютой было слишком рискованно.
— И он за это подслушивал разговоры своих пассажиров.
— У него был магнитофон. Он прятал его под задним сиденьем.
— Парень не промах.
— Ну вот… Как-то раз он заметил, что ему слишком часто приходится ездить поздно вечером за город, возить своего шефа на встречи с другими высокопоставленными чиновниками. Он насторожился. Но, к сожалению, этот растяпа не знал, как пользоваться магнитофоном. Он постоянно настраивал звук на низкие частоты, поэтому качество записей было отвратительным. Мы пытались воспроизвести запись через усилители, но грохот был ужасен. Все же нам удалось разобрать почти все, что они там говорили; но мы не имеем ни малейшего представления, чья это была беседа, кто замешан в этом деле…
— И вы хотите это узнать, — закончил за Энсбэча Стоун, глядя поверх его головы на картинки в красивых рамках с изображениями диких уток и цветы, развешанные по обшитым панелями стенам. Его всегда умиляли попытки Сола сделать свой служебный кабинет похожим на баронское поместье.
— Но, Сол, почему я? Ты ведь мог задействовать
Энсбэч вместо ответа подал ему синюю папку. Стоун открыл ее, нахмурился и начал читать.
Несколько минут спустя он взглянул на Сола.
— Я вижу, ты тут подчеркнул места, на которые мне следует обратить особое внимание. Итак, это диалог, — и он начал читать вслух подряд выделенные желтым фломастером фразы, опуская все остальные реплики.
— …Вы уверены?…Ленинское завещание… Один экземпляр был у Уинтропа Лемана… Старый кретин получил его от самого Ленина… Маленький божок… Это невозможно остановить…
Стоун откашлялся и уже от себя сказал:
— Уинтроп Леман… Я думаю, они говорят о моем крестном отце.
— А ты знаешь какого-нибудь другого? — Энсбэч развел руками. — Да, Чарли, это твой Уинтроп Леман.
— Да, — тихо произнес Стоун, — теперь я понимаю, почему ты вызвал именно меня…
Уинтроп Леман, впоследствии ставший его крестным отцом, был советником Франклина Рузвельта, а позже — Гарри Трумэна по вопросам национальной безопасности США. В 1950 году он нанял на работу Элфрида Стоуна, одаренного молодого ученого Гарвардского университета. Отец Чарли стал помощником Лемана. И никогда, даже в позорный период расследований по так называемому «делу Элфрида Стоуна», когда сенатор Джозеф Маккарти выдвинул против него обвинение в предательстве и передаче государственных секретов США Советскому Союзу и дал этому делу широкую огласку, Леман не отказывал Стоуну-старшему в своем покровительстве. Уинтропу Леману, в прошлом государственному деятелю, аристократу, окрещенному средствами массовой информации «филантропом» (что означало просто, что он, невероятно богатый человек, был чрезвычайно щедр), было сейчас 89 лет. Стоун отлично понимал, что, если бы не Леман с его огромным влиянием в кулуарах власти, его бы ни за что не приняли на работу в ЦРУ.
Сол Энсбэч сложил свои крупные, с большими костяшками руки ладонями вместе, как будто собирался произнести молитву, и спросил:
— Ну что, ты понял, о чем они говорили, Чарли?
— Да, — отрешенно ответил Стоун. — О завещании Ленина упоминалось во время слушания дела моего отца в Комитете по расследованию антиамериканской деятельности в палате представителей. Никто никогда не объяснил, что это означает. С тех пор я никогда не слышал об этом завещании, — сам того не желая, Стоун повысил голос. — Должен признаться, что я всегда считал, что…
— Ты всегда считал это какой-то ошибкой, верно? — спокойно спросил Сол. — Очередной уткой, состряпанной каким-нибудь молокососом из Комитета?
— Нет. В том ленинском завещании, о котором я знаю, нет ровным счетом ничего таинственного. Это просто документ, написанный Лениным незадолго до его смерти. В нем он, кроме всего прочего, предупреждал своих коллег об опасности давать слишком большую власть Сталину. Сталин сделал все возможное, чтобы утаить это завещание, но через несколько лет после смерти Ленина о нем каким-то образом всем стало известно. — Стоун заметил, что Сол улыбнулся. — Ты считаешь, они говорят о чем-то совсем другом?