Москва и Восточная Европа. Советско-югославский конфликт и страны советского блока. 1948–1953 гг.

Коллектив авторов

Обстановка на учредительном совещании Коминформа уже говорила о том, что заданный на ней советскими и другими участниками обвинительный тон в отношении допустивших «ошибки» компартий будет не только сохранен, но и получит дальнейшее развитие. Данная установка советского партийного руководства была обозначена в их выступлениях и учредительных документах нового партийно-информационного органа.

Между тем уже в начале 1948 г. этот межпартийный институт Кремль решил использовать в том числе и для решения двусторонних межгосударственных проблем. Неразрывная связь идеологии и политики была особенностью тоталитарных режимов. Речь шла о советско-югославских отношениях, в которых появились определенные разногласия, связанные в частности с политикой Югославии на Балканах, не во всем устраивавшей Сталина. Поскольку Англия, экономически ослабленная после войны, не могла поддерживать греческий режим в его борьбе с коммунистами, она вынуждена была обратиться за помощью к США, которые, отойдя от политики изоляционизма, готовы были заместить британцев в регионе. В США в этот период, в том числе и под влиянием таких дипломатов, как Дж. Кеннан, происходило формирование жесткой глобальной антикоммунистической стратегии. В этих условиях советское руководство, стремясь избежать прямой конфронтации с Америкой и ее союзниками, решило сосредоточить всю балканскую политику сателлитов в своих руках. Что касается Югославии, то Сталина стала раздражать самостоятельная и не всегда контролируемая линия Белграда в отношении Албании, коммунистического движения в Греции и планов создания Балканской федерации [12] . Помимо балканской проблематики кремлевскому руководству предстояло решать и другие сложные вопросы отношений с бывшими союзниками в Европе. Сталин ожидал исхода выборов в Италии и Чехословакии, а организуя опасную для дела мира блокаду Берлина летом 1948 г., пытался сорвать планы США и их союзников по созданию сепаратного германского государства на Западе [13] .

12

Подробнее см.: Аникеев А. С. Албано-югославские отношения в первые послевоенные годы в контексте советской политики на Балканах // Studia Balkanica. К юбилею Р. П. Гришиной. М., 2010. С. 281–294.

13

Волков В. К. Узловые проблемы новой и новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 2000. С. 132.

В конце августа 1947 г., незадолго до создания Информбюро, в аналитической записке, подготовленной в ОВП ЦК ВКП(б) и посвященной состоянию дел в компартиях восточноевропейских стран, в адрес югославской компартии, получившей большое число лестных характеристик, были вместе с тем высказаны некоторые замечания: говорилось об отсутствии внутрипартийной демократии, отмечалась «национальная узость» при принятии решений в области внешней политики (речь шла о неправильной позиции по вопросу о Триесте), указывалось на «существование определенных тенденций у руководителей компартии в переоценке своих достижений и стремление поставить югославскую компартию в положение своеобразной “руководящей” партии на Балканах» [14] .

14

Восточная Европа в документах российских архивов. 1944–1953 гг.: В 2 т. / Отв. ред. Г. П. Мурашко. Т. 1: 1944–1948 гг. М. – Новосибирск, 1997. С. 708.

Одним из наиболее значительных факторов, способствовавших ухудшению советско-югославских отношений в тот период, стали отношения в треугольнике Москва–Тирана–Белград. Советская сторона сразу после войны решила передать Албанию в сферу влияния Югославии. Это решение, обусловленное причинами международного значения, дополнительно определялось и характером отношений югославской и албанской компартий еще в годы войны: КПЮ стояла у истоков создания компартии Албании. Югославская политика в Албании была отмечена широкой военной и экономической помощью, практически полным включением ее в собственные хозяйственные планы, что мотивировалось, помимо прочего, и стратегическими соображениями: в Белграде рассматривали албанскую морскую границу в качестве продолжения собственной. Вместе с тем СССР с 1946 г. также начал предоставлять Албании свою помощь, что вызвало, с одной стороны, недовольство Белграда, считавшего, что советское взаимодействие с Тираной должно осуществляться, как было ранее оговорено, через югославов, а с другой – способствовало появлению в албанском руководстве двух противостоящих друг другу группировок. Одна из них продолжала выступать за приоритетные взаимоотношения с Югославией, в то время как другая, недовольная грубым, высокомерным и командным стилем югославских партийных и хозяйственных советников, настаивала на необходимости более тесного сотрудничества с Москвой. Внутрипартийные разногласия использовал в своих интересах и генсек партии Э. Ходжа, намеренно сталкивая между собой представителей разных групп и стремясь представить себя в зависимости от складывавшейся ситуации сторонником ориентации то на Москву, то на Белград.

В августе 1947 г. Тито в беседе с советским послом в Югославии А. И. Лаврентьевым отметил изменения, которые произошли у албанского руководства по отношению к ФНРЮ после посещения Советского Союза правительственной делегацией Албании. Как ему стало известно, некоторые албанцы говорили о том, что Югославия за малые деньги хотела бы «положить лапу на Албанию», что она много обещает, но практически ничего не дает. Югославский лидер, опровергая эти утверждения, подчеркнул, что его страна в своей политике исходит прежде всего из интересов самого албанского народа, стремясь к сохранению независимости Албании. Вместе с тем он отметил, что Югославия заинтересована в Албании, поскольку та занимает важнейшее географическое и военно-стратегическое положение на Балканах. Критически был упомянут Нако Спиру, который, по мнению Тито, проводил политику отдаления Албании от Югославии, клеветал на Ходжу во время своего последнего посещения Белграда. Тито был готов пригласить в Югославию Э. Ходжу и К. Дзодзе с неофициальным визитом и обсудить весь комплекс югославо-албанских отношений, а также сообщить и о своем желании удалить Спиру из албанского руководства. Албанцам планировалось объяснить, что помощь СССР Албании нельзя рассматривать как намерение Москвы оторвать их страну от Югославии, а наоборот – как содействие сближению между двумя соседними странами [15] .

15

Восточная Европа в документах российских архивов. Т. 1. С. 687–688.

В ноябре 1947 г. состоялось заседание Политбюро ЦК КПА, на котором министр промышленности Н. Спиру был подвергнут резкой критике за антиюгославскую позицию. Соответствующий материал на него поступил от С. Златича, югославского представителя ЦК КПЮ при ЦК КПА, потребовавшего удаления Спиру из руководства. Понятно, что за этим требованием стоял Тито. Спиру сразу после рассмотрения его «персонального дела» и осуждения как вдохновителя тенденций, направленных против тесного союза с Югославией, пришел к временному поверенному в делах СССР в Албании А. Н. Гагаринову, пытаясь найти у него поддержку, объяснить, что решение Политбюро является для него фактически приговором. «На нашем албанском языке это означает, что я враг», – обреченно сказал Спиру советскому дипломату. Спустя несколько дней он вновь попытался встретиться с Гагариновым, но ему было отказано. 20 ноября, не видя выхода из сложившейся ситуации, Спиру покончил жизнь самоубийством [16] .

16

Восточная Европа в документах российских архивов. Т. 1. С. 735–736.

Югославская сторона, возможно, предупреждая закономерные вопросы кремлевского руководства, решила представить свою версию случившегося, и 4 декабря 1947 г., по договоренности Тито со Сталиным, состоялась встреча А. А. Жданова с югославским послом в Москве В. Поповичем. Очевидно, информация оказалась неполной, поскольку через несколько дней посол направил Жданову письмо, в котором сообщал о значительной материальной и финансовой помощи, оказанной Албании, а также подробно охарактеризовал антиюгославскую деятельность Спиру и его сторонников. Попович писал, что после убийства Спиру «на поверхность всплыло то, о чем не было известно, или может быть скрывалось, и что этот случай дал возможность очистить и консолидировать албанскую компартию». Он отметил, что в этом отношении большую помощь албанским «друзьям» оказывает Тито, который планирует пригласить в Белград Ходжу и Дзодзе. В письме Тито от 8 декабря 1947 г. Попович передал содержание беседы со Ждановым и сообщил о новой встрече с советским функционером спустя два дня после отправки ему упомянутого письма. На второй встрече Жданов по поручению Сталина поставил два вопроса. Советский лидер интересовался, во-первых, о каком чиновнике советского посольства в Тиране, с которым Спиру имел контакт, идет речь и из чего видно, что Спиру пытался использовать эти связи в своих личных целях. Во-вторых, без каких советских специалистов в Албании югославы могли бы обойтись (в первую очередь это касалось специалистов-нефтяников). Последний вопрос интересовал Сталина, вероятно, в связи с упомянутым в письме Поповича Жданову взаимодействием советских и югославских советников в Албании. Как писал Попович, ссылаясь на содержание переговоров Тито со Сталиным в 1946 г., он сообщил Жданову, что Югославия сможет оказывать Албании всестороннюю помощь, включая и помощь специалистами [17] . Возможно, переданная Поповичем информация отразила замысел Тито: во время встречи посла со Ждановым помимо обсуждения югославо-албанских отношений поставить вопрос об отзыве советских специалистов из Албании «в связи с наметившимися тенденциями в Албании противопоставить советских специалистов югославским и на этой основе нарушить установленный модус отношений Албании и Югославии» [18] .

17

Архив Jугославиjе (далее – AJ). Ф. 836. Кабинет Маршала Jугославиjе (далее – KMJ). I-3-b/651. L. 2–3.

18

Советский фактор в Восточной Европе. 1944–1953 гг.: В 2 т. / Отв. ред. Т. В. Волокитина. Т. 1: 1944–1948 гг. М., 1998. С. 511.

Переговоры Поповича и Жданова не удовлетворили Сталина, и 23 декабря 1947 г. он направил Тито письмо, в котором говорилось: «Ввиду того, что в ходе бесед вскрылись новые вопросы, мы бы хотели, чтобы Вы направили в Москву ответственного товарища, может быть, Джиласа или другого наиболее осведомленного о положении в Албании». Он добавлял: «Я готов выполнить все Ваши пожелания, но нужно, чтобы я знал в точности эти пожелания». Письмо заканчивалось товарищеским приветом [19] . Казалось, что сдержанный и спокойный тон письма говорил о готовности советского руководителя к компромиссам и товарищеской дискуссии по вопросу, представлявшему взаимный интерес. А между тем «албанская тема» стала осью возникающего конфликта.

19

KMJ. 1-3-b/651. L. 6.

Джилас прибыл в Москву 17 января 1948 г. и в тот же день, в 11 час. вечера, был приглашен на встречу со Сталиным, Молотовым и Ждановым. Как он сообщал в телеграмме Тито, разговор сразу же начался с изложения советской позиции по Албании, которая, как отметил Джилас, была идентична югославской. Сталин подчеркнул, что в качестве приоритетной задачи следует рассматривать сохранение албанской независимости и свободного самоопределения, особо обращая внимание на то, чтобы у таких колеблющихся и нерешительных людей, как Энвер Ходжа, по возможности не создалось впечатления, что югославы хотят их подчинить или сделать что-либо подобное [20] . Вместе с тем, как отмечал Джилас, ему пришлось выслушать от советского вождя одно неприятное замечание. Сталин заметил: «А у вас там, в Албании, стреляются члены Центрального комитета! Это нехорошо, очень нехорошо!» Джилас стал объяснять, что Спиру противился связи Албании и Югославии, самоизолировался в ЦК, но, не успев, как он пишет, закончить фразу, услышал неожиданную реплику Сталина: у СССР в Албании нет никаких особых интересов. «Мы согласны на то, чтобы Югославия проглотила Албанию!» Свои слова он сопроводил характерным жестом, сложив пальцы правой руки и поднеся их ко рту. В ответ на возражение Джиласа, что они хотят объединяться, а не проглатывать, Молотов пояснил: «Так это и значит проглатывать». Джилас отмечал в своих мемуарах, что в то же время «вся атмосфера, несмотря на такой метод выражения, была сердечной и более чем дружеской» [21] .

20

KMJ. I-3-b/651. L. 11.

21

Джилас М. Разговоры со Сталиным. М., 1991. С. 102–103.

В этот период в Москву по линии внешней разведки (скорее всего, от Д. Маклина, советского разведчика, работавшего вторым секретарем британского посольства в Вашингтоне. – А. А.) стала поступать информация о готовности США оказать прямую военную поддержку греческому режиму в случае признания северными соседями повстанческого Временного демократического правительства Греции (ВДПГ), созданного в горных районах Эгейской Македонии в декабре 1947 г., и последующего вторжения интернациональных бригад с севера на территорию Греции [22] . Сталина, готовящегося к реализации серьезных планов в Центральной Европе, не устраивало усиление гражданской войны в Греции и возможное расширение военного конфликта на весь балканский регион, к тому же с возможным участием американских войск. Югославы были вызваны в Москву для подробных объяснений и обсуждения разногласий. Были приглашены и болгарские коммунисты, лидеру которых Димитрову предстояло держать ответ за несанкционированное Кремлем высказывание в интервью о планах федерации восточноевропейских стран. Не исключено, что информация «по Димитрову» могла поступить в Кремль либо пополниться деталями от находившегося тогда в Москве Джи-ласа. 19 января 1948 г. А. Ранкович направил ему телеграмму, в которой передал пожелание Тито – попросить советскую сторону воздействовать на «болгарских товарищей», чтобы те были осторожнее, давая разные интервью. Указывалось, что речь шла о последних заявлениях относительно Греции, федерации восточноевропейских стран и роли болгаро-югославского пакта, сделанных Димитровым в Румынии. В частности, как считали в Белграде, имея в виду высказывания Димитрова о Греции, «американцы и греческая реакция» могли «свалить свою вину на соседние с Грецией страны». Кроме того, добавлял Ранкович, слова болгарского лидера могли быть расценены и как позиция Югославии [23] .

22

Foreign Relations of the United States (далее – FRUS). Diplomatic. Papers. 1949. Washington, 1974. Vol. IV. P. 3–8.

23

КMJ. I-3-b/651. L. 1.

Албанская проблематика оставалась актуальной в югославо-советских отношениях в течение зимы и весны 1948 г. Как сообщал Ранкович Джиласу в срочной телеграмме от 29 января, югославское руководство 19 января, опираясь на полученную информацию о возможном вторжении греческих войск в южную часть Албании, предложило Ходже разместить вблизи югославской границы, в районе Корчи, югославскую дивизию. Ходжа 20 января ответил согласием и попросил Тито уточнить детали и время проведения этой операции. Между тем, как сообщал Ранкович, пока еще ничего не было предпринято для реализации этого плана. Он подчеркивал, что, по мнению «товарища Маршала», «греки и без прямого участия англо-американцев могут проникнуть на албанскую территорию, откуда их потом будет намного сложнее изгнать». Ранкович просил Джиласа сообщить советским руководителям о плане Тито и постараться убедить их в его оправданности. В противном случае следовало срочно узнать мнение Москвы о мерах, необходимых для сохранения целостности Албании [24] . Вероятно, Джилас не успел или не смог вовремя сообщить кремлевскому руководству о плане Тито, но через два дня, 31 января, югославы получили грозное письмо от Молотова. В нем Тито обвинялся в том, что его решение послать дивизию не только не стало предметом консультаций с СССР, но что югославское правительство даже не информировало об этом советское руководство. «Советское правительство, – указывал Молотов, – совершенно случайно узнало о решении Югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками». В телеграмме подчеркивалось, что СССР считает «такой порядок ненормальным» и не может согласиться с тем, «чтобы его ставили перед свершившимся фактом», и как союзник Югославии «не может нести ответственность за последствия такого рода действий». Молотов далее сообщал, что Москва принимает к сведению решение югославского руководства задержать посылку войск в Албанию. В концовке телеграммы стояла, однако, ключевая фраза, содержавшая намек на начало конфликта. Указывалось, что между советским и югославским правительством «имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими отношениями». Послание Молотова завершалось предложением так или иначе исчерпать эти разногласия во избежание недоразумений [25] . Югославское руководство еще раз подтвердило решение об отказе послать дивизию в Албанию. 1 февраля Ранкович сообщил Джиласу в Москву о том, что «по предложению товарища Молотова мы отказались от намерения организовать в Корче нашу военную базу». Он просил проинформировать об этом Сталина или Молотова [26] . Можно предположить, что именно самостоятельное решение Тито об отправке дивизии стало прелюдией советско-югославского конфликта.

24

Ibid. L. 24. В историографии существует устоявшееся мнение, что Тито принял решение о вводе дивизии без консультации с Москвой (см., напр.: Югославия в XX веке. С. 573. Автор раздела – Л. Я. Гибианский). Как видим, югославская сторона всё же стремилась узнать мнение Москвы, но не получилось.

25

KMJ. I-3-b/651. L. 9.

26

Ibid. L. 25.