Москва-Лондон
Шрифт:
— Ваш совет и на этот раз я возьму на вооружение, ибо он, как всегда, гениален! Скажите, дорогой Бен, сколько вы… то есть сколько я дал папе римскому от имени принцессы Марии?
— Всего сто тысяч. По-моему, это не слишком много, если учесть, что все-таки папа римский — товар особый!
— Превосходно! А сколько я должен вам, дорогой маэстро, за все ваши чудеса, изготовленные вами собственноручно?
— Еще пятьдесят тысяч. Здесь все, включая мое искусство и гениальные идеи, воплощенные в дела!
— Великолепно, Бен! Ваше участие в делах неоценимо! И если когда-либо вам понадобится моя помощь, наша помощь, вы знаете, где нас найти! Позвольте, великий маэстро, маг и волшебник, обнять и поцеловать вас!
Глава XXX
…в воскресенье, 14 февраля 1552 года, принцесса Мария сидела в парадном роскошном кабинете Томаса Грешема и, не в силах скрыть слезы возвышенного восторга и невыразимого счастья, впитывала в себя букву за буквой послание его святейшества папы римского Юлия III ей, принцессе английской!
Он писал:
«Возлюбленной дочери нашей Марии, принцессе Тюдор.
Богопротивные деяния отца твоего, короля Англии, попрание им чести
и достояния святой церкви нашей, ограбления ее прокляты престолом нашим
и всем христианским миром. Мы скорбим о бесчисленных жертвах сих сатанин-ских деяний и неустанно молим Создателя нашего о милости ко всем людям Англии, оставленным без Слова Божьего, без защиты его и перста указующего. Святые апостолы да услышат молитвы наши, гнев Вседержителя да не обратит в прах души заблудших. С любовью, верой и надеждой обращаем мы взоры свои к верной дочери нашей, принцессе Марии, и молим Всеблагого Господа Бога о скорейшем восшествии ее на престол Англии. Неустанные молитвы мы подкрепляем неослабными деяниями в пользу скорейшего свершения святого акта сего, ибо видим в нем осуществление чаяний наших по скорейшему возвращению английской церкви в святое лоно. В молитвах наших мы просим Всемогущего Господа укрепить здоровье телесное возлюбленной и верной дочери нашей Марии, принцессы Тюдор. С целью сей мы собственноручно освятили в соборе Святого Петра целебные снадобья, изготовленные лекарем нашим с помощью Божьей для изгнания телесного недуга ее. Поскольку возлюбленная сестра наша лишена постоянной помощи и наставлений наших, мы благословили лондонского купца Томаса Грешема, передавшего нам дочерний долг твой, оказывать тебе, верной дочери церкви, и впредь всяческие добрые и полезные услуги, долженствующие всемерно укреплять телесные силы твои и разумение дел государственных. Мы полностью убеждены в истинном благожелательстве к тебе, дочь наша Мария, упомянутого верного сына нашего Томаса Грешема и, помолясь Создателю, препоручаем достойному мужу сему святую обязанность быть хранителем души и тела твоего, другом твоим, советником твоим и защитником твоим. Такова воля Создателя и наша, Его наместника на Земле. Аминь.
Юлий III, волей Божьей папа римский».
— Сэр… Томас… — дошел до его сознания тихий, дрожащий голос Марии. — Где вы?
Грешем подошел к креслу принцессы и опустился на колени у ног ее.
На него смотрели несказанной прелести глаза, залитые искрящимися слезами. Ничего не видящий взгляд красноречиво говорил о том, что происходит сейчас в душе и сердце женщины, обнаружившей вдруг, что рядом с образом Всевышнего появляются еще не совсем отчетливые, немного размытые контуры кого-то еще, чей облик пока недостаточно ясно виден, но так страстно и судорожно ожидаем. Это ее состояние невольно передалось и Грешему, который протянул к ней обе руки, словно хотел помочь выбраться из душевного омута…
Слегка приоткрыв рот, но не в силах вымолвить ни единого слова, учащенно дыша и забыв о своих слезах, омывших ее лицо, преображенное неизведанными доселе страстями и желаниями, Мария трепетно вложила свои руки в его…
Грешем прижался к ним горячими губами и явственно ощутил, как прекрасные пальцы ответно ласкают его лицо и губы, призывно влекут к себе. Сердце Грешема рвалось из груди. Он вдруг почувствовал, что начинает погружаться в какой-то иной, неизведанный и еще до конца не осознанный мир, но вместе с тем такой осязаемый, влекущий к себе и такой оглушительно радостный и счастливый, что ему захотелось остановить на этих мгновениях и свое дыхание, и свою жизнь…
— О Боже… — Мария скорее даже не шептала, а шелестела в губах воздухом. — Я боролась сколько могла… Ты знаешь об этом… Не казни рабу свою, Господи…
Она соскользнула с кресла и встала на колени рядом с Грешемом. Вы-
свободив свои руки из его, она робко, почти невесомо, положила их на его плечи и медленно, трепеща всем телом, словно преодолевая великое душевное сопротивление, сомкнула их у него за спиной, сначала едва ощутимо, но постепенно все сильнее и сильнее. И наконец всем телом она прижалась к нему.
Грешем порывисто подхватил ее на руки, резко поднялся с пола и сделал первый шаг.
— О Томас… — шептала Мария прямо в ухо Грешема. — Отпусти меня… Мы не должны этого делать… О-о-о, как давно… Я всегда любила только тебя… Господь никогда не сможет простить меня, если… умоляю тебя, мой Томас, мой Томми… Но ты совсем не слышишь моей мольбы… Не губи меня, побойся гнева Божьего… О Господи, вразуми его… Меня… Нас!.. — Мария так крепко обвила руками его шею, а тело так сильно прижалось
к нему, что даже если бы Грешем услышал ее призыв, захотел откликнуться на него и опустить свою необыкновенную ношу на пол, он все равно
не смог бы этого сделать — затухающий разум Марии шептал сейчас одно, а торжествующее сердце творило нечто совершенно противоположное… — О, Томас… О, мой любимый… Ты уверен, что Господь простит нас?..
И она отдалась ему со всей своей нерастраченной страстью, любовью, радостью, ужасом, самоотречением и щедростью, на которые бывают способны лишь глубоко религиозные женщины, только в зрелые годы познавшие наконец то, от чего они так отчаянно и одержимо открещивались всю свою предшествовавшую жизнь…
— Томми, почему я не умерла в эти минуты неземного блаженства? — шептала Мария, прижавшись горячим лицом к шее Грешема. Они лежали
в непроницаемой темноте на необъятной постели его роскошной спальни
и слышали, как гулко и победоносно, радостно и бесстрашно, призывно
и умиротворенно бьются их сердца. — Неужели я смогу пережить все это? О, я познала наконец главную тайну человеческого счастья! Но что, что я скажу Всевышнему? И как мне смотреть теперь на всех? На придворных, на брата, на сестру?
— Ах, Мэри, бесценная моя, любимая, не слишком ли много вопросов
в эти священные мгновения?
— Священные? Ты в этом действительно уверен?
— Абсолютно, любовь моя!
— Но как же ты можешь говорить такое, мой Томми? Ведь мы без святого венца… Без благословения Божьего… Тайно…
— Но ведь нас благословил сам папа римский, наместник Всевышнего на земле! Разве тебе этого мало, дорогая моя?
— И ты в самом деле думаешь, что он благословил нас?
— Он назвал меня хранителем твоей души и тела! По-твоему, это недо-