Москва-Лондон
Шрифт:
— Князь-боярин со людишками своими! Отворяй, смерд, да расстелись прахом!
— Ох… свят, свят…
Дом был стар и невелик. В единственной комнате основное место занимала большая печь с просторной лежанкой, откуда на столь внезапных гостей со страхом и любопытством смотрели пять-шесть, а может, и больше пар детских и не только детских глаз…
— Чьи ж вы будете, смерды? — резко спросил у порога княжич Алексей, сын вологодского наместника боярина князя Бориса Агафоновича, брезгливо морщась от крутого смрада, царившего в доме.
— Свои мы… — с низким поклоном ответил хозяин, сухой и высокий человек с густой русой бородой, в растоптанных лаптях и в длинной домотканой рубахе.
— Это как же так?
— Ничьи мы. Свои, сталбыть. От Бога. Общиною управляемся…
— Ну-ну… Бог в помощь… На ночь примешь большого боярина и меня, сына его!
— Так ить все хоромы мои тута, княже… Самим не повернуться лишний раз…
— Ладно, не скули да не язви ухо мое своим голосом. Чад своих да домочадцев гони с печи да с дома на ночь единую!
— Это куда же нам всем деться-то на ночь морозную глядючи? Ты уж, княже, гостем у меня будь, но не гонителем. Мы тут к законам эдаким не приучены…
— Приучим, сталбыть! Да еще и людишек наших приветь по чести, лошадям корм задай, а собак укроти, чтоб спать не мешали! Накорми, напои гостей знатных. Чай, не каждый день в конуру твою вонючую князья жалуют… Так-то вот… Да шевелись — не мертвый покуда!
Поддерживаемый под локотки, в узкую и низкую дверь едва протиснулся князь Борис.
Хозяин упал ему в ноги.
— Фи-и-и… — сморщился от отвращения князь. — Вонишша… мерзость… Боярские али дворянские людишки-то?
— Ничьи, — криво усмехнулся Алексей, — вольные, сталбыть. Ну, твори, что велено, хозяин, неча бородою тараканов по полу гонять! Ну!
По знаку хозяина с печной лежанки ссыпались, точно горох, все ее обитатели и в одном исподнем исчезли в сенях.
— Ну, хозяин, что есть в печи — все на стол мечи! — приказал Алексей. — А хозяйка-то есть ли у тебя?
— Как не быть… Только на сносях она у меня, в баньке родить приладилась. От убожества своего щец горячий на стол ставлю, на зайчатине варенный…
Оголодавшие и назябшиеся в дороге князья быстро управились с горшком щей и с твердым заячьим мясом.
Круто рыгнув, князь Борис спросил хозяина:
— Кикимору-то гнали сегодня?119
— Хрестьяне, чай… Ведаем небось, чего на Герасима120 творить надобно…
— Добро. Людишек моих да лошадей обогрей да покорми по-хорошему. За хлеб-соль да кров теплый получишь поутру сполна… да по-княжески…
Обманул князь Борис, только на этот раз не по своей воле…
…Ночь вступила в самую темную свою пору, когда неподалеку от подворья, где находился большой княжеский обоз, остановились двое больших саней-розвальней, запряженных по тройке взмокших лошадей, и с полтора десятка вооруженных до зубов стрельцов на крепких низкорослых северных конях.
Привязав верховых лошадей к саням, люди безмолвно подошли к зыбкому плетню, бесшумно перелезли через него и не таясь пошли к дому. Собака злобно зарычала в своей будке, но нападать на ночных гостей почему-то не стала…
Люди, вошедшие в дом, находились там всего несколько минут, после чего вынесли оттуда два очень больших и тяжелых тюка, обернутых тулупами, без особой осторожности бросили их на разные сани и легкой рысцой отправили своих лошадей в путь…
Лишь к вечеру вторых суток с пленников были сняты меховые мешки, изо ртов вынуты тряпичные кляпы и полупридушенным князьям швырнули по черному сухарю дохристианской поры…
— Во… воды… — прохрипел князь Борис.
Высокий стрелец в коротком полушубке, при сабле на ремне и шестопере за поясом приказал с высоты своего седла:
— Дайте обоим снежку испить. Не все ж им кровью людскою лакомиться!..
— Пошто выкрали нас, станичники? — послышался голос Алексея. — Ай не ведаете, кого взяли?
— Как не ведать… татей высокородных… Лишь палачи царские доселе не ведали вас… Ужо будет им теперича работенка праведная! Воздастся вам по делам вашим… отольются слезы по невинно убиенным вами… нехристи сатанинские!..
— Да ты ври, стрелец, да не завирайся! Чего несешь-то? Башку твою ссекут, язык твой глупый сперва вырезав, за речи крамольные! Боярина царского эдак-то бесчестить — все одно что самого государя оскорбить да унизить! Сдерут с тебя шкуру заживо, смерд ядовитый! Куда волочете-то нас?
— В Москву! На суд царский! Да на казнь лютую, ан праведную!
— Это по чьему же такому приговору? — вытаращил глаза Алексей.
— Всевышний так указал, а люди вологодские так приговорили!
— Ну-ну, ты Бога-то в помощники себе не тащи: на всех он един — что на грешного, что на праведного, а кто суть кто…
— Заткнись, сатана в обличье княжеском! Не то и до суда царского не дотянешь! — И стрелец выхватил саблю из ножен.
— Эй, боец царев! — взревел вдруг князь Борис. — Охолонь-ка малость! Велено тебе на суд царский бояр великих доставить — вот и вези без продыху. А уж там и сочтемся, Бог даст, кто на ком правду взыщет… Только вы бы, стрелецкие людишки государевы, обличья-то ваши открыли бы — не по очам ведь вашим сыск нам вести. За головы наши, во сне праведном побитые, за теснения великие, коими отягщены ближние бояре царские, за дьявольское невежество ваше…
Сабля стрельца просвистела над головою князя Бориса, срезав большой клок свалявшихся с соломой волос…
Князь оторопело втянул голову в плечи…
— Заткни ему пасть — и в мешок! До самой Москвы старого дьявола
не вытаскивай! Пошел!
— Эй, погоди, погоди, стрелец! — взмолился Алексей. — Сойди с коня да прислони ухо свое к губам моим…
— Говори так, при всех! — резко приказал стрелец с обнаженной саблей.
— Когда ушей много, прибыли мало… — уныло пробормотал княжич.