Москва-Лондон
Шрифт:
— Ну, здравствуй на долгие годы, лекарь! — обнажив прекрасные белоснежные зубы в завлекательной улыбке, сказала она, сгибаясь в низком поклоне перед оторопевшим Пахомом. — Чего ж глаза-то на меня пялишь?
Ай не ведаешь, кто я?
— Как не ведать… — смущенно пробормотал Пахом, также сгибаясь
в низком поклоне перед нею. — Да кто ж тебя в Вологде не ведает… такую…
— Это какую же — такую?
— Да красивую такую… самую, поди ж ты, красивую… Только…
— Чего еще-то? Какой в красоте-то моей изъян сыскал? Говори уж теперича, коли начал…
— Не к тому я вовсе… Красота твоя без всякого изъяна… Говорила же ты, будто страждущую исцелять надобно. Так где же она?
— Да вот вся она пред тобою, лекарь! — с веселым вызовом заявила она. — Ай не подхожу я под страждущую?
Пахом в полной растерянности смущенно пожал плечами.
Перед ним стояла высокая, молодая (пожалуй, лишь года на три-четыре
и старше-то его), красивая, богато одетая женщина с лукавой улыбкой. Темно-голубые глаза ее бесстрашно смотрели в его глаза.
— Смела уж ты больно… — пробормотал Пахом, не в силах сбросить с себя чары этой женщины. — Чем же ты страждешь-то, что в такую позднюю пору из дому тайком сбежала?
— Беда гложет — неплодная я… — все с той же улыбкой сказала она.
— Сколь времени-то?
— Третий уж годочек… Муж во гневе…
— А он-то сам… ну… каков?..
— При силе, при силе… Не я одна то ведаю…
— У Акулины-то была ли?
— Была… И не раз…
— Воду родниковую с камня вишневого118 пила ли?
— Пила, пила… чуть не ведро выхлебала… И ничто. Все Акулина на мне сотворила, что сама ведала. В монастыре вон тоже полгода постничала, покуда муж торг в Москве правил. И ничто… Никак не цепляется… Теперь одна надежда, иначе муж со двора плетьми выгонит…
— И какая же?
— Да ты — больше надежды у меня нету!
— Я? Акулина не смогла, а я смогу? Не шутила бы ты эдак-то… Не Господь Бог я вовсе…
— И хорошо, и хорошо, что не Господь Бог ты! А исцелять ты меня станешь не по-божески, а вовсе по-мужски…
— И как же это? — совсем обалдел Пахом. — Акулина ничего такого мне не сказывала…
Александра смеялась не слишком звонко, но очень заразительно.
Вот она вплотную подошла к Пахому, положила обе своих красивых руки на его широкие, сильные плечи и громко зашептала прямо в его лицо:
— Ужо я обучу тебя колдовству сему… Давно, ой давно глаз я на тебя положила, сердце свое тебе отдала… Давно… До замужества своего несчастного еще… А ты… телок нелизаный… поди, и не глядел в сторону-то мою… Ну, веди… веди же меня поживее…
— Го… господи… да куда же?..
— Да на постельку же на твою… теленочек ты мой чистенький!..
Две недели она не выходила из его дома. Веселая, страстная, бестрепетная натура Александры поглотила всего его. Познав эту женщину, Пахом понял, насколько прекрасна жизнь…
…Когда она забеременела, муж на радостях подарил ей великолепный золотой браслет тонкой арабской работы…
Она любила Пахома страстно и смело, а когда стала наконец матерью, всерьез поверила в некие колдовские чары своего возлюбленного. Тот блаженно ухмылялся и чувствовал себя на вершине счастья…
Но облака набежали вовсе не с той стороны, откуда они их невольно ожидали…
Сначала отважную и счастливую купчиху Сомову выследила бесплодная жена стрелецкого начальника. Она заставила Пахома лечить и ее с той же непреклонной решительностью, с какой ее муж ходил на штурм неприятельской крепости. И хотя вылечить страждущую так же быстро, как купчиху Сомову, ему не удалось, опыт этот отнюдь не показался Пахому
таким уж неприятным…
Две-три другие женщины оказались счастливее: они обрадовали своих мужей выздоровлением почти сразу же, как только молодой лекарь всерьез взялся за свое дело…
По Вологде поползли слухи — один завлекательнее другого… Лекарь Пахом стал обрастать легендами, передававшимися женщинами Вологды из уст в уста, из ушка в ушко! Женщины стали медленно, но верно сходить
с ума и даже беситься. Однажды поздним утром к нему явилась лечиться от бесплодия многодетная мать, жена здешнего управителя-дьяка…
А вскоре наступила и развязка…
Однажды глухой и ненастной осенней ночью повторно на сносях Александра Сомова подобно ветру неслышно занеслась в спальню своего истинного мужа и за космы выдернула из его постели очередную жертву повального бесплодия вологодских женщин. Попало, разумеется, и самому Пахому (оба глаза утонули в черно-красных синяках, а нос уродливо вспух от яростного укуса…), бедная жертва ожесточенной ревности купчихи Сомовой осталась без большого клока волос на окровавленной голове, с тяжкими ранениями обоих ушей, откуда были вырваны большие серебряные серьги, с лицом, исцарапать которое более глубоко могла бы, пожалуй, лишь дикая лесная рысь… Ее муж, внезапно вернувшийся откуда-то к полудню, с помощью кулаков, палки, плети и других не менее убедительных средств беседы с любимой женой дознался о причине столь жалкого ее положения, и вскоре весь клубок был размотан…
Нет, Вологду не потрясла казнь многих чрезмерно чадолюбивых жен наиболее почтенных граждан этого богоспасаемого города. Прелюбодеек мужья решили наказать у себя дома, тайно и беспощадно: люди в основном торговые, они, разумеется, не хотели огласки семейных неурядиц, справедливо полагая, что ветвистые рога на их головах едва ли смогут привлечь серьезного покупателя товаров…
Лихого же знахаря, смертельного их обидчика, решено было наказать изощренно жестоко: прежде всего предполагалось отрезать у него под самый корень орудие его мужской силы, а затем еще и оскопить, после чего передать сего бывшего мужика святым отцам на предмет осуждения великого грешника этого за колдовство и тесное содружество с нечистой силой, за порчу душ и естества рабов Божьих, за предумышленное отравление
дьявольскими снадобьями многих жен честных, безутешно оплакиваемых своими любящими мужьями, за…
Словом, обманутые мужья в который уж раз доказали миру, что все мы лишь по пояс люди…
Из всего задуманного ими свершить удалось не все: они лишь благополучно замучили несчастных жен своих и похоронили их с приличествующей случаю скорбью. Купцу же Сомову не довелось сотворить даже и этого: его красавица жена хоть и носила живот под носом по второму разу, но оказалась легче ветра весеннего — исчезла бесследно и безнаказанно! Но самый главный удар ожидал суровых и непреклонных мужей в бывшем подворье старой знахарки Акулины, где хозяином после ее смерти остался их ненавистный оскорбитель Пахом, лекарь лукавый, соблазнитель жен их искусный: оно было пусто и безлюдно: так же бесследно и безнаказанно исчез главный виновник всех бед…