Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
Горе волоките, бросившему свои замыслы на приобретение расположения цыганки; при всем своем разгуле они сохраняют какое-то странное отчуждение от тех, кто не принадлежит к их племени, и цыганка, развратная среди своего табора, целомудренна и неприступна для чужого. Бывали примеры, что прихотливые люди, большею частью купеческие детки, тратили огромные деньги, чтобы приобрести цыганскую любовь; но табор, пожирая их деньги, готов был пожрать и ту, которая осмелилась бы склониться на требования неопытного юноши; дело обыкновенно кончалось тем, что волокиту порядочно «смазывали»; он оставался без цыганской любви и без русских денег.
Извозчики
Извозчика на улицах Москвы можно было встретить на всяком шагу. Извозчик того времени непременно поневоле должен был быть большим наблюдателем нравов, а необходимость приноравливаться ежедневно к новым характерам какого-нибудь десятка людей сделала нечувствительно из него сметливого и тонкого человека. Странна жизнь, тяжело ремесло этого извозчика, пропускаемого ежедневно проходившими без всякого внимания, между тем как он почти для каждого более или менее необходим.
Выехав с постоялого двора, приклеенный к своим дрожкам, он смотрит на все стороны огромного города, не зная, где приведется ему на своем разбитом рысаке гранить московскую мостовую; вдруг очутился он под Донским или в Лефортове, на Зацепе или на Воробьевых горах. То везет угрюмого сутягу, не говорящего с ним ни слова, толстого, как бочку, и шибко вредящего его рессорам; то катается с забубенным кутилою,
В начале своего поприща, когда извозчик назывался ванькой, ездоками его были большею частью кухарки, экономки, приказные – не франты, а ездоки по необходимости, иногда наши мужички, которых он возил в крещенские морозы, проводя за гривенник длинную диогональ по городу; изредка нанимал его какой-нибудь франт, выходивший прогуляться пешком и случайно встречавший надобность быть скорее дома; но франт садился в его сани с видимым презрением, которое ванька давно привык сносить от своих и от своего брата извозчика. Бывало, наскочит лихач да отломает своею здоровою оглоблею некрепкий задок его саней и еще разругает, как обыкновенно ругаются извозчики; бывало лошаденка его ни с того, ни с другого начнет дурить и загородит дорогу в каком-нибудь тесном месте, а тут несется карета, которая того и гляди уничтожит и бедного Ивана и его родимого коня; или нападет будочник {16} и начнет тузить за то, что стал неловко – видишь, очень близко к тротуару; также случалось, что наймет его какой-нибудь негодяй, гоняет целый день по городу и, приехавши в Ряды или в какой-нибудь казенный дом со сквозными воротами, оставляет, не заплатя денег. Словом, много горя надо было – как и теперь – перенести в жизни ваньке- извозчику!
Но вот он работает свою трудную работу уже десяток лет, скопил кой-какие деньжонки, уладил понемногу запряжку и наконец делается лихачом. У него окладистая борода, он толстеет от пива, у него бархатная малиновая или голубая шапка, кучерской армяк, перетянутый ловко богатым кушаком, сани ореховые с медвежьей полостью и лапками, а летом пролетки; он сам теперь гордится перед ванькою, ухом не ведет при угрозах будочника, да и сам будочник как-то заискивает его приятного знакомства. Он катает теперь франтовски одетых барышень, возит московского щеголя и купеческого сынка, часто услуживает им, справляя их маленькие комиссии, и получает нередко по рублю серебром на водку; или ездит с каким-нибудь отчаянным гусаром, недавно произведенным в офицеры, который, приказывая пристегнуть пристяжку, велит носиться адом по улицам. В это время извозчик, надеясь на защиту седока, перед которым вытягиваются в струнку идущие по улице солдаты, а часовые делают на караул, не боится даже и квартального комиссара, он всегда старается обогнать его на дороге, думая про себя, что, дескать, знай наших камынинских! Конечно, жизнь его теперь лучше прежней, но все равно должность его имеет свои тягости; часто щеголь во время трескучего мороза запропастится в каком-нибудь глухом переулке, где ему очень тепло, а извозчику прикажет стоять на углу целую ночь; или иногда на каком-нибудь публичном балу, когда гусар выплясывает мазурки весь в испарине, у бедного извозчика костенеют руки от страшного холода, и он сидит, как истукан, ожидая ежеминутно крика: эй, Прошка, подавай! Словом, посмотришь, как странно созданы люди: с удовольствием одного сопряжено непременно иго или вред другого! Наконец лихой извозчик начинает стареть, рысак его совсем разбит ногами, а денег нет, потому что лихачи-извозчики живут роскошно, пропивая очень много на чаях и вине. Он бросает свое заведение и идет в работники; ему дают опять плохую запряжку, и вот опять однообразная колея его жизни: приклеенный к передку саней или дрожек, без всякой отдаленной цели, жизнь в непроизвольном движении вместе со своею лошадью и экипажем, составившим как бы одно с ним существование; без собственной воли и надежды на пешеходную прогулку. Одетый в вечно синем армяке, с медною на спине дощечкою, свидетельствующею о номере, под которым известна в думе его особа, покорный капризу часто наикапризнейших седоков, вознаграждаемый отмораживанием членов и нередко напрасными побоями буянов, идет он своим терновым путем к сырой могиле – единственному месту, куда не он, а уже его повезут люди. На всех площадях и почти на каждом большом перекрестке устроены в Москве биржи для извозчиков; тут вы найдете калиберные дрожки, обыкновенные рессорные и пролетки, запряженные одною лошадью. Если кто имеет надобность в паре или четверке, тот должен посылать на постоялые дворы, где живут извозчики. Средняя цена извозчика на день: простые дрожки 5 руб., пролетки 10 руб., фаэтон парою 10 руб., коляска и карета четверкою 15 руб. ассигнациями. В Москве были извозчики, которые содержат огромные заведения, славятся красотою экипажей и богатыми конями; они отпускают свои экипажи на свадебные церемонии, равно на места поденно и помесячно, но берут страшные деньги; обыкновенный же ямской фаэтон с парою лошадей стоит в месяц 300 руб. ассигнациями. Так как при огромности города почти всякому беспрестанно встречается надобность в езде, то по дороговизне извозчиков большая часть обывателей, мало-мальски имеющих способы, заводят своих лошадей. Московский извозчик удивительно как расторопен, хитер и услужлив, если ожидает, что ему прибавят или дадут на водку, он – большая помощь приезжим при отыскивании домов и глухих переулков. Зимою появляется в Москве до 12000 извозчиков; у них плохие запряжки, но зато они не дорожатся и очень удобны для бедных людей. При найме лошадей помесячно, если не оградить себя различными условиями с хозяином, то приходилось терять всякое терпение; например: вы подрядите порядочный фаэтон, а зимою – хорошие сани с парою лошадей и кучером прилично одетым. Первые дни вы все это будете иметь в исправности, спустя же несколько времени увидите, что левую дышловую лошадь вам запрягли без хвоста и без гривы, тощую, как скелет, или такую, на каких прежде возили актрис; она на целую четверть или выше, или ниже правой лошади. Зачем такая гадкая лошадь? – спрашиваете вы; вам кучер отвечает: хорошую заковали, но что завтра будет непременно другая; и действительно, завтра дают другую, переменяя не дурную, но хорошую, которая оставалась, и колесницу вашу уже тащут два полумертвых автомата; а где же другая порядочная лошадь? – спрашиваете вы; она с этою не годится, отвечает кучер, оченно, сударь, велика, да и в дышле плохо ходит, забивается. Потом извозчик докладываете вам, что у вашей коляски лопнула рессора, и хозяин его присылает такой тряский рыдван, в котором, поездив несколько дней, вы разломаете себе все кости. Зимою у кучера вместо порядочной шапки явится вдруг такой ужасный колпак, такого странного полинялого цвета, что первобытного его колера вы никак не отгадаете. Где же твоя шапка? – кучер отвечает: украли! Но вы этому не верьте; коляска, поряженная вами, не сломалась, шапки никто не крал и лошадь не хромает: все это ездит с другим седоком, от которого также отнимется, если он даст денег вперед или хозяин увидит, что барин беспечен и на чем бы ему ни ехать, ему и горя мало. Бывает, что молодые люди, по каким-нибудь неблагоприятным случаям, ездят с ямщиком в долг, и он имеет в них маленькое «сумление»; тогда ямщик просто ужасен: он объявляет, что корма вздорожали и требует двойной цены; запрягает уже просто без церемонии не лошадей, а каких-то кошек, кучер в это время бывает одет в лохмотья, сохраняемые, кажется, нарочно для тех, кто ездит в долг; коляска обыкновенно с одного бока зеленая, а с другого желтая, сукно внутри похоже на одеяло, сшитое из разных лоскутов. Что же делает барин? Не привыкши ходить пешком, он посердится, разругает ругательски ямщика и садится с горем пополам в свою скудную колесницу терпения! Такого рода ездоки обогащают извозчиков, они при получении денег обыкновенно с ними честно расплачиваются; забывая все их немилосердные прижимки, но иногда и надувают. Бывает, утром приедет к барину его красивый фаэтон, а оставшийся слуга объявляет, что господин его в ночи изволили уехать в деревню; тут часто и поминай, как звали!
Разносчики
Бесчисленное множество разносчиков всякого рода наполняют московские улицы; одни из них, разодетые в синих халатах, продают дорогой товар, другие – в серых халатах, торгуют товаром средней цены; наконец, мальчики и бабы разносят самые дешевые лакомства. При появлении осени московский разносчик обыкновенно предлагает свежие яйца; затем они кричат: апельсины, лимоны, кондитерские печенья, арбузы моздокские хорошие и дыни-кантолупки, игрушки детские, яблоки моченые и сливы соленые, шпанские вишни, сахарное мороженое, всевозможные ягоды, пряники, коврижки, спаржа, огурцы и редька паровая, алебастровые фигурки, калужское тесто, куры и молодые цыплята, медовый мак, патока с имбирем, горох, бобы, груши и яблоки сушеные на палочках, гречневики, с маслом гороховый кисель, белуга и осетрина малосольная, свежая икра, живая рыба, живые раки, соты медовые, клюквенный квас и молодецкое: «по ягоду, по клюкву!». Это особенный род разносчиков, они обыкновенно бывают стариками и продают ягоду в лукошках, накладывая из них в чашечки, и помазывая наложенную порцию медом. Продажа всегда сопровождается следующею песнею:
По ягоду, по клюкву, володимирская клюква, приходила клюква издалека, просить меди пятака, а вы, детушки, поплакивайте, у матушки грошиков попрашивайте, ах, по ягоду по клюкву, к-р-р-рупная, володимирская клюква!Разносчик-спекулятор обыкновенно одевает шапку набок и старается смешить публику, которая собирается около него из мальчишек, проходящих по улице, мужиков и баб; он часто преуспевает в своей проделке, и если бывает забавен, то с ним почти не торгуются и дешевый товар его продается славно, принося на обращающийся в торговле капитал процентов гораздо более, чем выигрывают в косметиках и на галантерейных товарах. Московские улицы оглашаются еще криком других людей, которые не продают, но покупают все, что вам угодно, только бы оно было старое и дешевое; часто вы встретите их на больших улицах и услышите: старые голенища продать, нет ли бутылок, штофов, всякого старья, тряпья и старого заячьего меха продать? Кажется, московские собаки имеют о людях этого рода самое дурное мнение и нередко принимают их за воров, потому что бросаются на них с величайшим остервенением, чего никогда не делают при виде других разносчиков.
Мальчики
От взора наблюдателя не может ускользнуть множество мальчиков, встречаемых на всех московских улицах; это дети крепостных людей, отданные в ученье помещиками к различным мастеровым, дети церковнослужителей и мещан, школьники уездных и приходских училищ. Летом, даже на многих больших улицах, они играют в бабки, а на тумбах тротуара держат пари с мальчиком разносчиком, ломая об лоток пряники на условленные части, или на этих же тумбах упражняются в гимнастическом искусстве и подражают акробатам. В ясную, но ветреную погоду пускают змеи, а при дожде запружают воду в канавах или, прогоняя ее палочками, пускают в неизвестный путь свои бумажные кораблики; часто пристают к прохожим, особенно женщинам, дергая их за платки. С наступлением осени, в морозное утро, гоняют на площадях и бульварах кубари {17} , а зимою играют в снежки или, сгребая снег с тротуара, катаются на привязанных к подошвам железных коньках, делая таким образом скользкую полосу. Иногда неосмотрительный пешеход, поскользнувшись, падает со всех ног, а мальчишки забавляются его падением и делают ему разные насмешки. Мальчик на посылке обыкновенно старается поместиться на запятках проезжающего экипажа, и часто щеголь, в своем красивом фаэтоне желая блеснуть мимо окон обожаемой им особы, бывает как-то смешон своей самодовольною физиономиею, когда шалун в ризах нищеты, сгорбясь, торчит на запятках его роскошного экипажа. Если экипаж едет тихо, то притиснувшийся на запятках, встречая товарищей, часто предлагает разделить с ним удовольствие попутной езды, и нередко встречаются фаэтоны, у которых на запятках бывает по три незваных попутчика. Когда кучер или господин случайно приметят шалунов, то мальчики с быстротою серны соскакивают на землю и, делая от досады на неудачу разные гримасы, обыкновенно бранят господина «стрикулистом». Вообще московский мальчик своеволен, лукав, задорен между товарищами и почти всегда имеет страсть к голубям; смотря на их проказы, нельзя не пожалеть, что эти, по-видимому, ничтожные дурачества имеют большое влияние на их будущий характер, приучая в первой молодости к своевольству и позорной лени.
Люди, кучера, лакеи
В Москве, где живут широко, почти в каждом доме бывает потребность в наемных людях. Несмотря что мы живем в такое время, когда почти всякий сжимается в комок, как еж, в столице есть дома, где нанимаются люди единственно для посылок с вопросом: о добром здоровье, о спокойно проведенной ночи, о том, поедете ли вы в театр или на Кузнецкий мост и какое намерены одеть сегодня платье. Страсть посылать существует между прекрасным полом до такой степени, что красавица, проснувшись и не получив подобных посланий от своих приятельниц, часто бывает скучна; по этой-то причине в Москве при множестве крепостных людей порядочный семьянин почти всегда имеет надобность в наемных людях и по этому-то случаю толпы людей с прокормежными видами наполняют столицу. Нельзя не догадаться, как бывает испорчена нравственность этих людей, частью от праздной и ленивой жизни их при месте, а преимущественно при приискании его, когда какой-нибудь отосланный от своего барина человек, получа паспорт, слоняясь, ищет себе место. В это время харчевни и кабаки ему – денное убежище, ночью же бренное тело его отдыхает в темных подвалах, где эти люди получают ночлег за ничтожную плату у проживающих там разных мелочных промышленников. Страсть посещать разные грязные убежища Бахуса до того укореняется в них, что какая- нибудь московская красавица, посылая un billet doeux к своей кузине, никак не воображает, что письмецо из ее миленьких ручеек побывает в кабаке прежде, чем дойдет до роскошного будуара, и часто сальное пятно грубой закуски безобразит изящность милого послания. Когда вы станете нанимать в услужение человека, и если на вопрос, пьешь ли ты вино, будущий вассал ваш, охорашиваясь, ответит: «пить пьем, а пьяного не увидите», – бегите от него, как от чумного, потому что вы его действительно не увидите; он будет пить в кабаке, а протрезвляться в полиции. Если будете наблюдать за образом мыслей и поведением людей, находящихся в услужении в разных домах, то увидите резкие противоположности в лакее московского магната с лакеем какого-нибудь мелкого помещика, страшную разницу между кучером сенатора и кучером протоколиста. Люди, соображаясь со званием и преимуществом господ своих, играют между собою также свои роли; лакей магната едва удостаивает наклоном головы лакея мелкого чиновника, а кучер секретаря с особенным уважением смотрит на кучера сенатора и часто гордится, если удостоится его почетного знакомства. Лакеи стараются подражать привычкам своих господ, например, они, встречаясь между собою, также жмут друг другу руки и спрашивают о здоровье; получая ответ: слава Богу, – они обыкновенно говорят, что, слава Богу – лучше всего. Это равняется нашим форменным приветствиям, делаемым на французском языке; на вопрос же, где вы вчера были-с? люди отвечают: в сенате, в клубе, в театре, в собрании и т.п.; смотря по тому, где было угодно побывать вашей особе и где поэтому вздумалось вам оставить в передней ваше средство.
Войдя в переднюю незнакомого вам богатого человека или вельможи, вы всегда можете смекнуть, приветлив или горд хозяин. Когда хозяин приветлив, добр и справедливый человек по службе, то, если вы и не носите на себе отпечатка богатства и чинов, люди встанут при вашем появлении и вежливо скажут, когда вы можете видеть их барина. Если же, войдя в переднюю, увидите, что один из людей храпит на ларе, другие двое играют преспокойно в шашки, не обращая на вас внимания, а четвертый лежит на спине, задравши кверху ноги, нисколько не думая снять с вас шинели, говорите смело, что хозяин этой передней дерет часто голову перед теми, кто его ниже, и сгибается в три погибели перед тем, кто его повыше; что бедняка он не обласкает, и если вы ищете покровительства, то прием его, при раздражительности ваших нервов, будет иногда вам очень горек. Если войдете просителем в переднюю небольшого должностного человека и увидете, что слуга вас принял вежливо, пошел обыкновенным образом доложить барину, можете надеяться, что чиновник этот выслушает ваше правое дело и сделает, что должно, по закону. Если же в этой передней встретит вас человек неопрятно-пасмурный, хладнокровно дующий в самоварную трубу, в то время когда вы с ним говорите, или такой чересчур вежливый, что побежит, сломя голову, извещать о вас барина, а провожая, станет просить на чай за то, что доложил, знайте, что этот чиновник, хоть и предобрый и прелюбезный, но уже иногда чересчур любит благодарность.