Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
Театры
В Москве три императорских театра: Большой и Малый, находящиеся на Петровской площади, и летний, построенный в Петровском парке. На Большом дают оперы, балеты и трагедии; на Малом – комедии, водевили и небольшие оперы, на нем также играют французские актеры. На театре в Петровском парке в летнее время представляют одни комедии, водевили и иногда маленькие оперы. Вообще театры в Москве имеют очень мало посетителей; причины не посещения их публикой, конечно, не могут быть ни от кого сокрытыми; они заключаются: во-первых, иногда в слишком недостаточной игре артистов; во-вторых, в скудном выборе и плохой обстановке пьес, давным-давно уже наскучивших публике; в-третьих, в не усвоившейся еще в публике потребности частого посещения театра. Высшее общество почти никогда его не посещает, разве изредка является оно во французском; среднее бывает неохотно, потому что всем хочется быть в бельэтаже, а там довольно дорого, да и всем поместиться в бельэтаже невозможно; купцы являются в театр обыкновенно по праздникам, смотрят трагедии: «Коварство и любовь», «Разбойники» и «Скопина-Шуйского»; приказные говорят, давайте нам Щепкина, Живокини, Никифорова, которые так часто выводят на сцену их собственные особы. Абонемент и партер требуют новых опер и балетов; они не хотят знать, откуда взять для них и денег и талантов. Московские актеры все вообще предобрые люди; многие из них большие гастрономы, некоторые превосходно играют на бильярде и в преферансы. Все они более или менее убеждены, что в игре их На сцене есть теплота! В настоящее время московский балет украшается несравненной Санковскою, которая в столь короткое время приобрела громкую, единодушно отданную ей славу в публике. Одного ее имени на афише достаточно, чтоб театр был полон от партера до райка (галерки); но она родилась в Москве, воспитанница русской театральной школы и очень мала ростом – вот причины, достаточные для людей капризных, чтоб утверждать, что Санковская не отличный талант и что публика часто увлекается ею напрасно, тогда как публика – самый беспристрастный судья; она не друг по сватовству, по кумовству или хлебосольству, и если увлекается артистом единодушно, этого довольно для его славы. Иные приняли улыбку и милую непринужденность Санковской, столь нравящиеся публике, за излишнюю уверенность в самой себе. Даже, если б это и так было, то что же тут худого? Я думаю, всякий талант, знающий себе цену, должен сохранять эту уверенность, необходимую для точного выполнения своего искусства, и неужели лучше видеть танцовщицу, которая, делая неуклюжим образом пируэт, нисколько не пленяет вашего воображения, а представляет из себя одну несчастную, вертящуюся куклу, приметно боясь растянуться перед вами на спине и, кончая свои «па», вместо улыбки строит какие-то неприятные гримасы? Множество людей, видевших Талиони в Париже и Петербурге, отдавая ей полное преимущество, говорят, что после нее можно всегда с удовольствием смотреть Санковскую и восхищаться ее талантом. Словом, если вы приезжий человек и охотник до театра, ходите всегда смотреть московский балет: я уверен, вы останетесь довольны; советую также бывать в театре, когда играют немногие оперы, например: «Аскольдова могила», «Велизарий», «Цампа»; тут вы увидите и театр, наполненный посетителями, игру некоторых артистов, которая доставит вам удовольствие. Эти строчки почти заставляют меня отказаться от мысли, что одна из причин редкого посещения театра москвичами – еще не усвоившаяся потребность его для публики. Отчего же, когда идут балеты «Дева Дуная», «Сильфида», «Разбойник» или оперы, о которых я упомянул, театр всегда снизу до райка бывает наполнен посетителями?
Пьесы играют уже давно, и, верно, всякий москвич, видел их несколько раз. Это оттого, что они поставлены отчетливо, а игра артистов доставляет удовольствие публике, многие просвещенные люди уже замечали, что если бы репертуар театра состоял из пьес гораздо менее числом, но поставленных с большим тщанием, если бы не давались на московском театре беспрестанно: «Дезертир», «Филатка» и «Милошка», то «Скопин-Шуйский», то «Иголкин, купец Новгородский», который даже не смотрят приезжие новгородские купцы, – тогда бы публика постепенно привыкла к театру и он бы стал ее любимым удовольствием, как это сделалось в других просвещенных городах [1] . Несмотря на скудный выбор пьес, часто дурную их обстановку, несмотря на недостаточную игру артистов, в Москве есть люди, которых вы наверно можете каждодневно найти в театре; их обыкновенно видите в первых рядах кресел. Между ними есть старые и молодые с ленточками в петлицах и без ленточек, в чистых перчатках и замасленных, иногда совсем без перчаток. Это театральные клакеры, или театральные горла, нынешние меломаны, любители мимики, всегдашние женихи, праздные, волокиты за актрисами, почти никогда не достигающие своих целей, франты, ищущие случая где-нибудь показать свое новое платье. Быть каждый вечер в театре, хоть бы на несколько минут, сделалось для них необходимою потребностью души и тела; они командуют не только райком, но и задними рядами кресел; по их мановению делаются рукоплескания и вызовы артисток, по их также мановению плохая игра часто сопровождается змеиным шипением; это ареопаги московского театра. Они производят решительные приговоры на таланты и оркестрировку больших опер; их уважают, даже боятся многие актрисы и танцовщицы не с большими дарованиями и во время своих бенефисов всегда привозят к ним на дом билеты с атласными афишами. Театральному ареопагу театр приходится в год не очень дешево, но что же это значит человеку, бросающему деньги, не жалея, на всякие мелочи. Ареопаги театральные вознаграждаются за это особенным вниманием капельдинеров, подающих им при входе огромные зрительные трубки; кресла их всегда свободны, гордо идут они на свои места во время начавшегося уже представления и нередко в виду всей публики заставляют какого-нибудь пехотного офицера очистить для себя кресло, в которое тот уселся из заднего ряда вопреки совету капельдинера. Они сидят между людьми порядочными; артисты во время игры им потихоньку кланяются, артистки посылают также миленькие улыбочки; танцовщицы, сделавши отчаянный пируэт и приседая перед зрителями, строят им особенные глазки, замечательная публика иногда все это видит, самолюбие ареопага удовлетворено, а чего не дадут люди, чтобы удовлетворить своему самолюбию? Следовательно, можно ли ареопагам жалеть своих расходов на театры! Когда играют в Большом театре, то во время антрактов в коридорах верхних лож происходят шумные и хохотливые прогулки посетителей и посетительниц, занимающих те ложи. Часто дамы, если не сопровождаются кавалерами, встречая знакомых мужчин (приходящих из кресел нарочно потолкаться в этих коридорах), пристают к ним и просят поподчивать яблоками или виноградом. Тут бывают иногда маленькие объяснения в любви, вознаграждаемые изъявлением согласия, чтоб проводили из театра домой или угостили ужином у Печкина.
[1]Московский театр оживает, когда приезжают на время в Москву известнейшие артисты Императорского С.-Петербургского театра; в это время весь огромный театр бывает наполнен посетителями, и тут открывается ясно, что москвичи идут в него охотно, если артисты стоят внимания публики.
Цеховые, магазины
Если кто обратит внимание, тот легко увидит, как беспрерывно умножаются в Москве магазины; как самая ничтожная лавочка быстро, с каждым годом, приходит в лучший порядок; то явится красивая вывеска, то светлые стекла, наконец, самая внутренняя отделка начинает мало-помалу принимать вид роскоши. В лавочке, где за пять лет перед сим проглядывали в окнах для приманки покупателей четвертки жуковского табаку (см. прим. 13 на с. 309), глиняные трубки и серные спички, вы увидите теперь пирамидами расставленные фарфоровые баночки с помадою, щегольские склянки с духами, богатые палочки, узорные помочи, фуляры, галстуки и прочие безделки, которые своей чистотой и отпилкою кидаются вам в глаза, приказывают купить себя без всякой надобности. Вот ясное доказательство, что народная деятельность города с каждым годом увеличивается, а с нею, видимо, увеличиваются и потребности жизни. С умножением в Москве магазинов они отнюдь не приходят в упадок, напротив, совершенствуются с каждым годом, следовательно, имеют покупателей.
Сожалея, однако ж, должен я признаться, что большая часть лучших процветающих магазинов, так сказать, приучивших к себе покупателей, принадлежит иностранцам. Причин тому множество; из них главнейшие: 1) весьма редко найдете вы лавку иностранца, в которой бы вам можно было торговаться; товары продаются по назначенной цене, следовательно, вы обеспечены, что не передадите лишнего против своего товарища за одну и ту же вещь; 2) самая наружность и внутренняя чистота лавки, образцовое обхождение хозяина, а в особенности хозяюшки приманивают покупателя, в чем преимущество должно отдать иностранцам; 3) выбор места много значит. Например: немец и француз спешат поселиться в центре города – на Тверской или Кузнецком мосту, а русский охотно скребется на Покровку, за Москву-реку, в Лефортово, где ближе вода или живет его теща, но зато где жители не так роскошны, и куда нескоро попадет человек, легко бросающий деньги. Иностранец, предпринимая торговлю, отрекается от всех удобств жизни, если они мешают его предприятию и с самоотвержением, с самонадеянностью спешит на свой промысел; он заложит душу, но блеснет с первого раза, бросится вам в глаза, чего уже довольно для публики. Благодетельными распоряжениями знаменитого московского градоначальника устройство цехов постепенно приходит в должный порядок, но, говоря справедливо, нельзя не сказать, что лучшие цеховые мастера еще до сего времени иностранцы. Есть русская пословица: по платью встречают, по уму провожают; возьмем в пример портного: это важное существо в отношении к человеку, рассматриваемому в частной своей жизни. Портной может из вас сделать bon genre и mauvais genre по своему капризу; он может сотворить из вас счастливого любовника, льва общества; он же, злодей, может сделать, что вы будете шутом у своего начальника, уродливы в глазах друга; через него вы можете быть просто чучело, вас разлюбит любовница, от вас откажется невеста, вам не даст проходу злая надсмешница!
Итак, этот-то класс цеховых, преимущественно отстал в Москве между русскими от иностранцев. Если вы в Москве приезжий человек и вам надобно сшить себе платье, то, умоляю вас именем человечества, не закажите его на Покровке, за Москвой-рекой, в Лефортове, в Грузинах; вы погибнете, падете как ключ ко дну; вам сошьют платье по моде, никогда не существовавшей, вы будете одеты хуже, чем приехавший из провинции. Спешите на Тверскую или Кузнецкий мост, адресуйтесь к Занфтлебену, к Самиасу, Рено, Отто, Мюллеру, Тепферу, Люке, если вы военный, то к русским – Плещееву и Розанову; они люди сострадательные и со вкусом, при том вам сделают платье к сроку, возьмут, быть может, немного дороже, но помните пословицу: дорого, да мило! Знаете ли, что очень часто как одежда рекомендует человека, так точно вывеска рекомендует мастера; бегите, как чумы, магазинов со страшными вывесками, на которых нарисованы франты в страшных аттитюдах, с надписями: новейший портной иностранец из Керезберга и т.п. Ищите благородных, простых ножниц; они украсят вашу юность, скроют телесные недостатки, если вы их имеете, сделают, что на вас будут останавливаться взоры прекрасного пола! Хотите ли сапоги, заказанные летом, получить к Рождеству, спешите к русскому сапожнику; не смотрите, что у него на вывеске исполинского размера сапог с надписью: награжден за отличие; он вас зато наградит большими мозолями и сделает, что ваши ноги, действительно, будут отличаться своим безобразием в обществе. Если желаете иметь хорошо обутую ногу, идите на Кузнецкий мост к Брюно, Пиронету, на Дмитровку к Такке; какой бы вы ни были пешеход, три пары их сапог на год будет достаточно.
Не покупайте шляпы у кого-нибудь без разбора, она вам натрет лоб, оставя красную полосу на целую неделю; она так тяжела, как глиняный горшок, и портится от дождя; ступайте за шляпою к Тимо, Вандрагу, Юнкеру, Зауэру и Шолету. Не покупайте белья и манишек в табачных лавках; спешите на Кузнецкий мост, там найдете вы все нужное у Вандрага, Люна, Шолета, Монигетти и других. Заказывайте мебель у Фреймана на Арбате, Цинна и Пика на Петровском бульваре, отнюдь не в лавках у Каменного моста или на Сретенке, выключая мебели самой простой. Если желаете купить экипаж, адресуйтесь в Каретном ряду к Маркову, Мякишеву, на Покровке к Арбатскому; не заказывайте, что называется сладить экипаж мелким кузнецам, которые занимаются ковкой лошадей; он рассыпется вдребезги о булыжную мостовую Москвы. Вот вам краткое наставление человека беспристрастного, который долго жил в Москве и все, что здесь пишет, или видел сам, или испытал на опыте.
Кондитерские, гостиницы, трактиры
Двадцать лет назад в Москве было не более 10 кондитерских лавок; теперь, если включить разные лавки с надписями: превосходное кондитерское сахарное производство, или лавки с вывесками, на которых изображен рог изобилия, сыплющий конфекты, их можно насчитать до ста. Лучшие из них: бывшая Педотги, в la renommйe, Худле, Перо и Люке; последняя роскошна и даже великолепна. В настоящее время также прибавилось много гостиниц, имеющих спокойные, удобные и даже, можно сказать, барские помещения. В некоторых московских гостиницах ничто так не беспокоит постояльцев, как гитара коридорщика, который если не храчит, то постоянно наигрывает на ней: вальс-казак, барыню или романс «Чижик, чижик, где ты был?», как будто спрашивая своею песнею у постояльца: откуда это вы изволили пожаловать к нам в столицу? Иногда же целый день и целую ночь мучит он вас импровизациею на своей рассохшей гитаре, делая такие странные и дикие аккорды, что вы поневоле скажете: чтоб, хоть треснуть тебе, окаянный! Известнейшие гостиницы находятся на Тверской, в Охотном ряду и на Кузнецком мосту, как-то: «Дрезден», «Европа», «Лейпциг», «Лондон», Шевалдышева, Лейба, Шевалье, Будье, бывшая Яра и Печкина. Есть номера от 2 и до 50 рублей в день. Гостиницы Будье и Шевалье посещаются исключительно людьми высшего тона; здесь обыкновенно обедают московские львы, столичные франты и русские парижане; в этих гостиницах, особенно у Шевалье, вы не услышите ни одного русского слова; карты обеда, ужина и вин предлагаются только на одном французском языке. Тут, можно сказать, все не русское: пороги так миниатюрны, что полный обед едва ли в состоянии насытить москвича, еще не приучившего свой здоровый желудок к французской кухне; здесь вы не допроситесь ни кислых щей, ни черного хлеба, а когда подают водку, которую так любят употребить в Москве перед обедом для аппетита и сварения желудка, то рюмочки ставят величиною с наперсток. Цены на все вещи, сравнительно с прочими гостиницами, предорогие; но за все это вы обедаете в роскошно убранных комнатах, на богатом сервизе, в лучшем обществе, слышите и видите, как русские корчат иностранцев, кушают вкусные блюда, отпускаемый вам самою хозяйкою француженкою, да еще прехорошенькою, которую можете даже видеть в замочную щелку, в то время когда она распоряжается в буфете. Трактиры и ресторации рассыпаны во всех концах города, но лучшие из них сосредоточены около присутственных мест, Кремлевского сада и на Ильинке, где находится знаменитый Троицкий трактир, посещаемый всеми сословиями города и имеющий всегда огромное число посетителей. Во время Великого поста люди высшего общества не стыдятся приезжать сюда обедать, потому что здесь вы найдете лучшую рыбу, свежую икру и все, что только можете вздумать роскошного для постного русского стола. Здесь также за парами чаев постоянно собираются московские купцы и решают часто свои торговые обороты на многие тысячи, ударяя, как говорится, по рукам и спрыскивая свои сделки, как они выражаются, настоящим, т.е. шампанским. Здесь приказных угощают просители; иногородние помещики, изнуренные покупками в городе и в присутственных местах, заходят сюда отдохнуть и позавтракать. За Троицким следует Московский трактир, находящейся против присутственных мест, известный также множеством посетителей и превосходной машиной, которая беспрестанно играет разные новомодные штуки.
Тут половые имеют какую-то особенную расторопность и услужливость; закуски к водке подают столько, что при безденежьи можно, выпивши несколько рюмок, утолить голод одною закускою и быть, понимаете, так сказать, навеселе, не тратя много денег; притом с постоянных посетителей ничего не берется за табак. Это настоящее, любимое местопребывание всех приказных чиновников; сверх того, в Московский трактир обыкновенно ходят обедать праздные, которые не так зажиточны; иностранцы, еще не приискавшие себе в Москве центра; стряпчие, члены земской полиции, приезжающие из уездов по делам службы, купцы и студенты. Здесь получаются все русские журналы и предлагаются для чтения похождения Чичикова. Вечера в Московском трактире отличаются своей веселостью: машина или какие-нибудь странствующие музыканты играют без угомону, посетители ужинают и балагурят до появления Отелло! Но это не Отелло Шекспира, а Московский; так называется человек, обязанный в полночь класть все под замки и тушить свечи в трактире. В Москве есть класс людей, которых можно назвать меломано-гастрономы; они привыкли кушать непременно под музыку, и когда в Московском машина от своей деятельной жизни занемогает, поправляет расстроенное на службе здоровье у Бругера, то в это время многие постоянные посетители, именно меломано-гастрономы, рассыпаются по другим трактирам.
Женщины
Из рода женщин некоторые занимаются портным мастерством, многие из них носят название швей, золотошвей, цветочниц, корсетниц, иные занимаются пяльцами, приискиванием себе мест экономки, компаньонки, а иные, ничего не имея, ничего не делают, но все они живут и не умирают с голоду в столице. Это дочери мельчайших приказных, вдовы, жены, отсутствующие от мужей, вольноотпущенные, мещанки, солдатки, питомки и горничные девушки с прокормежными видами. Всех их можно разделить на следующее роды: она живет сама по себе и она гостит, у нее есть салоп и у нее нет салопа, у нее есть кухарка и у нее нет кухарки. Иногда молодая, неопытная девушка, брошенная судьбою в огромный город, без родных и друзей, без надзора и пристанища, терпит большую нужду и бывает оставлена совершенно на волю случая. Какая-нибудь дальняя тетка, у которой она живет из милости, нисколько не заботится о ней, а цветочница слаба уже от природы, не долго защищается от порыва бурных страстей и крошечных страстишек, нередко бросаясь в их пучину, и ее так же легко, как маленькую щепку, уносит бурный дождевой поток.
Часто в несколько дней бедственная участь ее изменяется, и она достигает возможности сшить себе салоп. Вам покажется удивительным, что салоп играет тут такую важную роль, но надобно наблюдать, чтобы увериться, с каким безотчетным стремлением хлопочет описываемая мною женщина сшить бурнус к Светлому празднику или теплый салоп к Рождеству; тут ее понуждает и необходимость одеяния, и свойственное каждой женщине кокетство, и желание блеснуть перед своей сестрой.
Для салопа она готова забыть дружбу, отречься от отца и матери, поссориться с подругою, находить милым постылого, погубить свою душу; для нее салоп то же, что для нежного любовника первый страстный поцелуй его невесты, что для вечного Титулярного Советника не из дворян вожделенный чин Коллежского Асессора! Когда вы идете по улице или едете важно в своей покойной карете и встретите молодую девушку в новом щегольском салопе, прошу вас, не забрызгайте его; вспомните, сколько он стоил горючих слез и огорчений, сколько ночей провела она без сна, мечтая о том, что теперь составляет все ее богатство! Когда девушка приоденется, тут является у нее мысль быть независимой хозяйкой, променять ситцевое платье на шелковое и завестись кухаркой, которую она обыкновенно приводит с площади. Кухарка, положим, вещь весьма обыкновенная для вас, но для девушки в салопе она великое дело! Она будет называть ее барыней, станет величать сударыней, начнет крахмалить ее юбки, переносить маленькие капризы, которые непременно явятся при этой роскоши. Всегда, ничего не делая сама, она получит право бранить за лень свою Василису и посылать ее повелительно к своему кредитному с универсальным эпитетом: «Милый друк! пришли мне дених, я очинно низдорова». Когда маленькое хозяйство обзаведено и милый друг не отказывает в присылке денег на записки, тогда начинает мелькать мысль о роскоши; она меломанша: у ней гитара, сперва без квинты, потом со всем аккордом, потом старинные клавикорды в три октавы с половиною, наконец, фортепиано, которое купила красавица на рынке у Сухаревой башни.