Москва времен Чикаго
Шрифт:
— Груз поступил на корсчет нашего банка?
— Да. Вчера мы уже провели соответствующие банковские операции: все было проведено безукоризненно.
— Поздравляю: миллиард рублей — совершенно не лишний в предвыборной гонке. На него можно купить несколько политиков. Записывай: половину этой суммы перечислишь на личный счет вот этого депутата Госдумы.
— Понял, — без лишних вопросов ответил Петраков, хотя ему было и жаль такой огромной суммы на одного какого-то депутата.
Титовко уловил его немой вопрос и пояснил:
— Этот «орел» один многих стоит. С его помощью я значительно усилю свое влияние на премьер-министра. Я сейчас веду борьбу с аппаратом Администрации Президента…
— С кем? — изумился мэр. — Я не ослышался?
— Нет, не ослышался. Ставки в этой игре огромны. Зато победителю достанется все: власть, страна, сырье и деньги.
— Тогда зачем нам эти выборы? Ты и так уже у власти!
— Это все временно, — пренебрежительно махнул рукой Титовко в сторону кабинета премьер-министра. — Николай Николаевич слишком сентиментален, честен и слаб в коленках. Ему не выиграть: здесь нужны акульи зубы и когти льва. Вот когда я стану во главе государства, тогда уберу всех этих слюнтяев!
— И меня? — как-то жалобно спросил мэр.
— Ну что ты! У тебя огромный опыт: ты уже не раз расталкивал соперников и топил их в крови.
Петраков поморщился. На что хозяин кабинета резонно заметил:
— Не криви губы, дурак: в белых перчатках политика не делается. Ты — человек в этих делах прожженный. Такие нашей партии очень нужны.
— А Джевеликян?
— Что Джевеликян? Мафия существует во всех государствах мира. Но мы ее поставим в определенные рамки. А пока господин Мягди пусть посидит в СИЗО: уж очень он фигура одиозная, нам нужен безукоризненный имидж борцов за справедливость.
— Как посидит? — подскочил в мягком кресле Петраков. — Я его вчера видел живым и здоровым!
— Он и сейчас здоров. Но — в камере. Наш общий друг Усков его арестовал. Между прочим, возможно, и благодаря вашей дурацкой перестрелке!
Петраков благоразумно промолчал. Он уже полагал, что избежал нравоучений. Но упоминание имени Джевеликяна вернуло разговор на ту стадию, с которой, собственно, он и должен был начаться.
— В этой мерзкой истории ты себя показал не лучше Мягди! — все-таки выговорил ему Титовко. — Нам сейчас надо быть кристально чистыми: чтоб ни единого пятнышка. Иначе конкуренты смешают с грязью. Так что до выборов — никаких баб. Тем более таких скандальных, как эта журналистка. Она, насколько я понял, на все способна: и юбку задрать, и грязный пасквиль напечатать. Договорились?
Как ни тяжело было Петракову даже на время отказываться от своей пассии, но он не посмел возразить. И сразу сник.
Заметив это, Титовко прошел к встроенному в стену бару, распахнул дверцу, и вспыхнувший свет отразил в зеркальной дали стекла бесчисленные ряды бутылок. По крайней мере так показалось мэру с его места. Тем временем хозяин кабинета вынул одну из них, быстро распечатал и поставил напротив Петракова на столе два хрустальных бокала.
— «Шато» тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, — торжественно объявил он, напивая в рюмки душистое вино, словно вручал Вячеславу Ивановичу пуд золота. — Имеется в единственном московском ресторане и стоит тысячу восемьсот долларов бутылка.
Однако ни это сообщение, ни вкус вина на Петракова не произвели никакого впечатления.
«Любишь ты деньги на говно тратить, — равнодушно подумал он, залпом проглотив вино. — Лучше бы отдал мне их наличными».
А Титовко бережно, точно драгоценность, взял в руки бокал, покачал им перед носом, вдыхая божественный аромат, и только затем пригубил, надолго задержав глоток вина во рту.
Видя, что для гостя эта реликвия все равно, что дешевый портвейн московского розлива, Титовко решил не переводить на него раритетные напитки. И демонстративно отставил бутылку в сторону.
— Все, за дело. — Он встал с кресла. — Так не забудь, перечисли деньги из нашего «Банда-банка».
— Из какого? — не понял мэр.
— Из этого самого. Или он у вас по-другому называется?
И, видимо, взбодренный божественным французским вином, Титовко наконец рассмеялся. Ему в отличие от гостя действительно было отчего веселиться. Дела шли успешно, Петракова он приструнил да еще избавился на время от человека, с которым надо было делиться. И потому попрощался Титовко с мэром гораздо сердечнее, чем его встретил.
Как только Усков увез Джевеликяна, Джульетта начала метаться по квартире как угорелая. Она не знала, что предпринять. Звонить Титовко и просить о помощи? Броситься в ноги Петракову, чтобы он помог по своей линии? Бежать за любимым человеком самой?
Она в изнеможении вошла на кухню и только хотела присесть, как увидела двоих посторонних людей. Один из них с понурой головой сидел на стуле, а второй копошился в углу с раной, из которой сочилась кровь.
Этих парней, телохранителей Мягди, она уже знала. Они встречали и провожали ее у дверей квартиры. Но она всегда проходила мимо них, словно это были неодушевленные предметы. А теперь они, словно хозяева, расположились у нее в квартире. И она вспылила.
— А вы что здесь делаете?! Немедленно вон!
— Ему помощь нужна, — указал охранник на своего раненого друга. — Врача бы!
— Вон! — резко указала она на дверь. — Не хватает, чтобы из-за вас меня еще по милициям и следователям таскали. Денег у вас достаточно, машина, даже две — во дворе, так что медпомощь себе купите.
Она сказала это таким решительным тоном, так выразительно посмотрела на них потемневшими от гнева глазами, что охранников через минуту словно ветром сдуло.
И поступила совершенно правильно. Потому что почти следом за ними приехала милиция. Доброжелательная соседка, конечно, не преминула обратиться с сигналом в соответствующие органы. И теперь с любопытством выглядывала из-за спины рослого милиционера.
— Нам позвонили, что у вас скрываются бандиты с оружием, — требовательно сказал страж порядка, пытаясь пройти в открытую, но перегороженную протянутой рукой Джульетты дверь.
— Вранье: у меня никого нет.
— Кроме того, сообщили, что здесь стреляли.
— Я ничего не слышала.
— Тогда, позвольте, мы проверим.
— А у вас ордер на обыск есть? Имейте в виду, я журналист и законы знаю.
Это несколько охладило пыл милиционеров, но неугомонная Люся Петровна немедленно выступила вперед: