Мост бриллиантовых грез
Шрифт:
– Это у тебя минутное. Это пройдет, – сама себя не слыша от волнения, пробормотала Эмма. – Потом ведь ты захочешь детей и, значит, молодую жену.
– Да брось ты мне какие-то поведенческие клише приписывать! – легонько, хотя и довольно сердито шлепнул ее Илларионов. – Не хочу молодую, хочу тебя. А детей я не люблю. Можешь ты это себе представить? Да, вот такой я извращенец! К тому же у тебя уже есть сын, зачем нам еще дети? – И вдруг он резко вскочил и рывком поднял Эмму: – Вставай, собирайся! Надо уезжать отсюда!
– Куда? Почему? – испуганно забормотала она.
– Твой сын! Мы тут расслабились и забыли про твоего неуловимого мстителя по имени Роман. Вдруг он уже доказал свою законопослушность? Вдруг его выпустили из лап секьюрити и он со своим пистолетиком едет сюда? Начнет еще пулять в меня прежде, чем я успею ему хоть что-то объяснить, и нечаянно попадет в тебя… Нет, я еще не готов умереть с тобой в один день и один час, я хочу с тобой прожить много дней и часов! А потому – давай-ка уедем отсюда, да поскорей. Потом свяжемся с ним как-нибудь и объясним ситуацию, находясь вне зоны действия его огнестрельного оружия. Вставай, ну? Собирайся!
Он натянул плавки, впрыгнул в джинсы, набросил рубашку, джемпер, сунул ноги в туфли. Скомкав, сунул в карман шейный платок. Кинул Эмме ее одежду, собрав ее с полу:
– Не спи, замерзнешь! Одевайся!
Открыл дверцы встроенного шкафа и, по всему было видно, озадачился, увидев только халат Эммы и пижаму Романа, да еще две-три его рубашки:
– Это что, все вещи?!
Ч-черт…
– Наши вещи не здесь, – опять прибегла Эмма к своей любимой смеси лжи и правды, которая уже не раз выручала ее сегодня. – Они хранятся на квартире у моей знакомой. Тут такие ненадежные замки… К тому же человек, у которого мы эту комнату снимаем, предупредил, чтобы мы готовы были в любую минуту съехать… он собирается тут ремонт начинать.
– Да, ремонт этой конуре не помешал бы, – пробормотал Илларионов, скептически оглядывая потолок в потеках от воды и облезлые стены. – Ну ладно, потом съездим за твоими вещичками к этой подруге. Но, в принципе, имей в виду, я готов взять тебя и бесприданницей.
Эмма смотрела на него, не веря глазам и ушам. Она скармливала ему такую откровенную, белыми нитками шитую ложь! Она уходила от объяснений, выдумывала какие-то фальшивые предлоги, юлила, выворачивалась, притворялась – а он все принимал за чистую монету, лишь посмеивался снисходительно. Он что, дурак, который верит всему, что ему говорят? Значит, он только производил впечатление умного, хитрого, опасного, прожженного, а на самом деле – безмятежный Иванушка-дурачок? Или… или и вправду влюблен? Ну, значит, он одурел от любви!
Ну и что такого? Не он первый, не он последний, а уж в этой-то истории – и подавно!
– Ты на меня так не смотри, – усмехнулся Илларионов, перехватив растерянный взгляд Эммы. – Я не сумасшедший. То есть от тебя голова у меня кружится, конечно, но с мозгами все в порядке. Ты же сказала: много мне сказать не можешь, многое я сам не пойму. Ты не Снегурочка, которую слепили из снега вот только что, не какая-нибудь мраморная кукла Галатея, которую я оживил своим дыханием. У тебя до моего появления была своя жизнь и свои призраки, у тебя свой скелет в шкафу… может быть, даже не один. В свое время ты мне все расскажешь. Я подожду. А не захочешь – не рассказывай. Я тоже о многом промолчу. Будем вести себя так, как будто у нас – все с чистого листа, как будто жизнь наша только что началась. Нет, началась сегодня в три часа дня: когда ты подошла ко мне в салоне этого мошенника Хьюртебрайза. Кстати, я заметил, тебе понравилась картина ван ден Берга? Хочешь, я ее тебе подарю? На свадьбу, к примеру? Картина-то на самом деле великолепная, достойна музея. А я подарю ее тебе с надписью: «Любимой…» – Кстати, тебя как зовут? – небрежно спросил Илларионов.
– Эмма… Эмма Шестакова.
– Эмма?! Ишь ты! Красиво… – восхитился Илларионов. – Ну, значит, так и напишу: «Дорогой Эмме Илларионовой от любящего мужа Андрея».
Она только и могла, что смотрела на него и медленно качала головой…
Господи! Знал бы Роман, что тут происходит! Знал бы Роман, что тут недавно происходило!
«Будем надеяться, он этого никогда не узнает», – подумала Эмма.
Как советуют мудрецы, надейся на лучшее, но готовься к худшему. Иногда к их советам все-таки стоит прислушиваться.
Что-то происходило, а Катрин никак не могла понять что. Причем не могла понять уже второй день!
Вчера поганый мальчишка вернулся сам не свой. Катрин встретила его пощечиной. Ну да, как только услышала звонок в дверь, уже занесла руку, а едва Роман переступил через порог, Катрин на него и набросилась. Вот паршивец! Уехал из дому в полдень и прошлялся до вечера. Из-за этого, что Катрин ждала его, она пропустила встречу с Лораном! Правда, о том, что Лоран еще несколько дней назад приглашал Катрин вместе с ним поехать на ипподром Лонгшамп, на какую-то выставку антиквариата, она вспомнила уже после ухода Романа, так что он даже не знал, что ей самое позднее в два часа дня нужно уйти из дому, но все равно, если бы он приехал вовремя, она успела бы на встречу с Лораном! Конечно, она могла уйти, плюнуть на Романа, но… но у него же нет ключа. Он придет, позвонит в дверь, постоит, потопчется, подождет – и уйдет! И, очень может быть, больше не придет к Катрин. Вернется к Фанни или другую даму себе найдет. Да за таким красавчиком, когда он идет по улице, небось хвостом бегут особы дамского пола всех возрастов, от мала до велика!
Поэтому она не ушла, а металась по квартире, как безумная. Позвонила Лорану с оправданиями, но он вроде бы не слишком был огорчен ее отсутствием. А потом вообще отключил мобильный телефон, и на авеню Ван-Дейк срабатывал автоответчик… Кошмар какой-то!
Ну и разумеется, когда наконец появился Роман, Катрин была уже на пределе.
И главное, никаких оправданий! Ни слова объяснений! Предположим, начал бы рассказывать, что его задержали в медицинском центре, куда он возил свою маман, что у нее обнаружили все мыслимые и немыслимые болезни, а в довершение она упала с лестницы и переломала руки-ноги, что у нее нагноились глаза, она отравилась, у нее упало давление до нуля или, наоборот, поднялось… А что, кстати, вообще происходит с давлением? Катрин точно не знала. Ну и слава Всевышнему, хорошо бы никогда этого не знать!
Она дралась и бранилась всеми известными ей бранными словами (а их Катрин знала много, очень много!), но Роман не слишком-то и защищался. Вяло загораживался ладонями, смотрел мимо Катрин…
Наконец она перестала бушевать и почувствовала, что проголодалась. У нее после скандалов всегда разрастался аппетит.
– Собирайся, – буркнула раздраженно Роману. – Переоденься, сходим в ресторан, поужинаем.
– Я не хочу, – ответил он, все так же глядя мимо. – Я по пути зашел в «Макдоналдс», поел.
Катрин просто онемела! Всем известно, что в «Макдоналдс» ходят только разные молодые идиоты из самых примитивных семей, а еще славяне и арабы. Ни один приличный француз, тем более парижанин, даже если бы и побывал там, не признается, что ходил туда, ел эту жуткую, толстую, опасную для жизни американскую еду! А впрочем, Роман и есть не парижанин, не француз, а именно что славянин. С кем она связалась, кошмар!
Сама Катрин не заглядывала в «Макдоналдс» лет семь, а то и больше – с тех самых пор, как узнала, какого мнения «приличные французы» об этом заведении. Она, может, и была шлюхой, но шлюхой дорогой, а потому по мере сил старалась соответствовать стандартам если не высшего света (туда ей отродясь было не попасть, и Катрин свои возможности прекрасно знала), то хотя бы демимонда. Но кто бы только знал, до чего ей сейчас, после слов Романа, захотелось вонзить зубы в толстенный «биг-мак», щедро намазанный кетчупом или соусом карри, который Катрин обожала, и наесться картошки-фри, запивая ее какой-нибудь пошлой фантой, которая, как говорят, способна растворить пластмассовую расческу, не говоря уже о том, что заживо пожирает желудочно-кишечную флору, но которая так вкусна!