Мост через огненную реку
Шрифт:
Вторая дверь каморки выходила в коридорчик, который вел на галерею – там славно будет вечером пить вино, разглядывая двор замка. Другой конец галереи выводил уже на просторы «девственного Аркенайна». Получился почти военный лагерь с запасным выходом, ведущим на оперативный простор.
Жили друзья вместе, но виделись по-прежнему нечасто. Энтони и в Аркенайне пришлось проводить дни с Монтазьеном, к которому присоединился Оулиш, наставлявший будущего короля в основах дипломатии. Остальные герцоги Трогармарка к аркенайнским делам оказались непричастны. Теодор, одолжив у Энтони ординарца, лазал по замку, исследуя самые дальние его закоулки, или веселился с приятелями, которых за время пребывания в Трогармарке приобрел множество, и все больше почему-то среди людей Хозяина, словно тянуло его к ним. Артона тоже нашел себе друзей среди слуг и стражи. Лишь вечером они все встречались, но вскоре и вечера у Бейсингема стали заняты.
Уже на второй день, едва опустились сумерки, к ним заявился Монтазьен и пригласил Энтони с собой.
– Все это, конечно, глупости, – несколько смущенно сказал герцог, – но здесь, как и везде в мире, дураков больше, чем хотелось бы иметь. Вам придется присутствовать на мистерии, милорд.
– Это обязательно? – поморщился Энтони, вспомнив «рыцарей первого круга».
Монтазьен вздохнул.
– Увы… Коль скоро мы связались с этой публикой, приходится им угождать.
– В любом случае участвовать в «избавлении от запретов» я не намерен. Даже ради короны.
– О чем речь! – воскликнул герцог. – Вам совсем не нужно участвовать даже в мистерии, достаточно присутствовать, и все. А когда начнется всякая мерзость… – он тоже поморщился, – я и сам уйду.
Энтони вздохнул и пошел с Монтазьеном. Теодора не звали, но цыган тоже отправился с ними.
Мистерия оказалась похожей на ту, что Бейсингем уже видел – такие же непонятные песни, то заунывные, то истеричные, танцы с факелами. Время от времени все с воплем устремлялись к столу в середине зала, тому, что с кольцами, наклоняя факелы так, что пламя едва не касалось поверхности. Энтони передернуло.
– Так и кажется, что здесь привязан какой-нибудь несчастный пленник…
– Этот стол предназначен для других целей. Из людей здесь будете лежать только вы, герцог, – накануне Великой Ночи.
– Надеюсь, не привязанным? – Энтони вспомнил Тейн, и ему стало как-то неуютно.
– Ну что вы, – засмеялся Монтазьен. – Кольца не имеют отношения ни к нашей церкви, ни к Аркенайну. Вы должны знать, что здесь гнездились сначала бароны, потом разбойники – кто-нибудь из них, я думаю, и наградил стол этим украшением. Надеюсь, вы и так будете лежать тихо. Главная трудность в другом – не рассмеяться…
Энтони проскучал около часа и, едва общество дошло до того момента, когда экстаз превращается в исступление, незаметно удалился. С тех пор он каждый вечер приходил сюда, а на пятый день, чувствуя себя полным идиотом, растянулся на холодном столе. Из этого положения зал казался совсем другим – пляшущие огни, мечущиеся тени на стенах – и Энтони невольно проникся атмосферой мистерии, даже на какое-то мгновение почувствовал себя пленником, на обнаженной груди которого уже лежит жертвенный нож, но потом посмотрел на хорошо знакомые лица вокруг и закусил губу: прав был Монтазьен. Самое трудное во всем этом – не рассмеяться.
Когда они возвращались в покои, Теодор вдруг остановился, издав удивленное восклицание: к кольцу в стене, возле двери, была привязана черная лента, конец которой уходил за поворот коридора.
– Это еще что?
– О! – лукаво засмеялся Энтони. – Этот ритуал мне даже нравится, в отличие от дурацких мистерий. Погоди, погоди. Не сейчас. Поужинаем, и я все тебе расскажу.
После ужина они сидели в гостиной. Энтони был возбужден и весел, прямо как девица перед первым балом, то и дело вскакивал и мерил шагами комнату.
– Артона, – наконец, сказал он, – выйди в коридор. Факелы погасили?
– Погасили, – отрапортовал, вернувшись, капрал. – Темно, как у кобылы в заднице.
– Ну вот… А теперь слушай, Терри, – Энтони принялся раздеваться, сбросил рубашку и снова заходил по комнате. – Обещал – рассказываю. Будет это так. Сейчас я надену вот это… – он кивнул на брошенную на спинку дивана черную хламиду – не то балахон, не то пеньюар. – Потом выйду отсюда, босой, возьмусь за ленту и пойду по ней – заметь, в кромешной тьме – до тех пор, пока не дойду до королевы. Самое главное – не опрокинуть кубки с вином, стоящие у изголовья. Винцо я знаю – это, скажу тебе, вещь! Всякое соображение теряешь. И вот так, во тьме кромешной, под вой ветра в слуховых раковинах, все и произойдет…
– Любопытно! – хмыкнул Гален. – А она тоже соображение теряет, или только ты?
– В прошлый раз – еще как! – засмеялся Энтони.
– Любопытно, – повторил цыган, прикрыв глаза тяжелыми веками.
Энтони стало не по себе.
– Терри, клянусь! Если б я мог, я бы с радостью уступил тебе место. Не нужна она мне, поверь! Если потом, когда она сделает все, что надо, у тебя получится – я слова не скажу!
– Да, конечно, – кивнул Теодор.
…В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание, Бейсингем решил, что на них обвалился потолок. А что еще он мог подумать?
…Там, наверху, оказалось звездное небо. Энтони увидел его, когда, после долгих усилий, все же сумел повернуться на спину. Сначала он лежал лицом вниз, уткнувшись носом в грубое сукно, под которым были камни – очень жесткие и неудобные. Потом ухитрился повернуться и тут же пожалел об этом – лежать на связанных руках оказалось еще хуже. Связан он быт на совесть, по рукам и ногам, – не туго, но мастерски, не вывернешься. Полностью одет, но кто и когда его одевал, а главное – зачем? Голова – как большой дубовый сундук с тупыми ребрами. Он мог бы еще что-то понять, если бы оказался в кромешной тьме каземата – но над ним, вне всякого сомнения, было ночное звездное небо, лицо холодил ветерок… да и вообще холодно, майская ночь – не лучшее время, чтобы валяться на камнях.
Сзади послышался шорох шагов, смутная фигура склонилась над Бейсингемом, он почувствовал, что его берут за плечи.
– Очнулись, ваша светлость? – произнес хорошо знакомый голос.
– Артона, – обрадовался Энтони. – Как ты меня нашел? Развяжи скорее…
– Не сейчас, ваша светлость, – капрал говорил почтительно, но твердо.
– Ты что, с ума сошел?!
– Его превосходительство велел: сначала все расскажи, до последнего слова, а потом развяжи. Я и сам так думаю: если сделать наоборот, то вы или мне каменюкой по голове врежете, или назад полезете, а может, и то, и другое…