Мост через огненную реку
Шрифт:
– Энтони мне не поверил. Поверьте хотя бы вы, умоляю, генерал!
– Леди Александра, я прекрасно понимаю, что это значит. Тут другой вопрос: насколько серьезно настроены эти люди? Собираются ли они выполнить все, что здесь говорится?
– Они… они фанатики! Для них каждая буква пророчеств священна. Они сделают все! А я не хочу, чтобы Тони… я не согласна… мы не для того делали церковь…
– А ну-ка, перестаньте! – прикрикнул Гален таким тоном, что Сана, уже готовая снова разрыдаться, замолчала и уставилась на него. – Они сделают, если им позволят! Лучше скажите, леди: меч, серп и сердце тоже имеют отношение к календарю?
– Это звезды. В таком положении они будут тринадцатого мая. Генерал, я вас умоляю, спасите Энтони! Он… он верит им, как ребенок!
– Хорошо, миледи! – Гален поцеловал руку гостье и подал ей плащ. – Ступайте домой, уже поздно. Мой кучер отвезет вас. Я постараюсь присмотреть за вашим младенцем…
Сана ушла, а генерал, оставив так и не дочитанную историю крепостей, долго сидел, подперев голову рукой, потом ходил по кабинету, время от времени кидая взгляд на листок, где рукой Саны торопливо было написано последнее четверостишие «серенады Аркенайна»:
«Меч справа, серп внизу и сердце слева —Они взойдут в небесной тишине,Когда на трон вернется королева,А рыцарь мой отправится ко мне».Лай Аран чуть тронул шенкелями бока иноходца. Да, годы берут свое. Пожалуй, заранее приехать он не успеет. Впрочем, в этом нет необходимости: к Великой Ночи он будет на месте. Жаль, что не соберутся все: но ни третий визир эзрийского эмира, ни биро, советник мойзельского короля, не вольны распоряжаться собой, а князь запаздывает, потому что ближние перевалы еще не открылись. Если бы на несколько дней позже… Но Монтазьен спешит. Он хочет сделать все точно по пророчеству. Говорит, что это важно для членов их братства – но в последнее время Лай Аран начал сомневаться. Похоже, герцог и вправду во все это верит. А он еще хотел сделать Монтазъена своим преемником, первым из магистров. Неужели Голос, говорящий с ним, умолк?
Это был секрет магистров-наместников – ни символы, ни ритуалы, ни пророчества, ни гороскопы, ни что-либо еще не имело значения. Важно было лишь одно – Голос. Холодный, чуть насмешливый, отстраненный, словно бы идущий из непомерных далей, он говорил, что делать, объяснял устройство мира. Только магистры высшего круга беседовали с самим Князем напрямую, и это было их самой великой тайной.
Неужели Князь больше не говорит с Монтазъеном? Сам герцог, конечно, ничего не скажет, но по некоторым признакам… в последнее время он что-то беспокоен, и в глазах неуверенность… Да, но если так, должен быть кто-то еще. Еще один человек, который слышит его, еще один избранник самого Князя. Когда все закончится…
– Господин, – тихо прошептал Лай Аран. – Кто он?
И ответ пришел. Ответ всегда приходил – не зря Лай Аран был первым из магистров.
– Ступай в Аркенайн, – произнес спокойный, холодный и властный голос. – Торопись. Там все узнаешь…
Однако был еще один вопрос, не дававший верховному магистру покоя.
– Господин… То, что будет там – на самом деле так важно?
– Ничто не важно, – с легким смехом отозвался невидимый господин из невероятной дали. – Ничто, кроме того, что я говорю с тобой…
СМЕРТЕЛЬНАЯ РАЗРАБОТКА ГЕНЕРАЛА ГАЛЕНА
Кони ступали по цветам. Степь за Саной была покрыта пестрым весенним ковром, еще не объеденным, не истоптанным табунами. Марион пофыркивала, срывая на ходу высокие стебли, слегка косила глазом на спутника – совсем чуть-чуть, чтобы не подумал ненароком, будто ему внимание оказывают. Вороной жеребец Галена всхрапывал, выгибал шею, танцевал под всадником, всем видом показывая, как ему хочется припустить по цветочному ковру, покрасоваться перед кобылой – в надежде, что хозяин поймет… Но хозяин не понимал, железной рукой заставляя ступать степенно и вести себя прилично, и вороной поневоле шел шагом.
От самого Трогартейна Гален и Бейсингем видели друг друга лишь издали. Энтони всю дорогу ехал рядом с Монтазьеном, с утра до ночи занятый каким-то важным и серьезным разговором. Теодор не слышал, о чем они говорили, но догадаться было нетрудно: кому, как не герцогу Монтазьену предстояло в кратчайший срок сделать из вчерашнего генерала короля.
Но едва они перешли Сану, Энтони возник около Теодора.
– Эй! – крикнул он, и когда Гален поднял голову, пустил лошадь в галоп.
Они долго носились по степи, как ошалевшие от зимы жеребята, потом поехали шагом, стремя в стремя.
– Все! Пока мы на этой стороне, о делах – ни слова. Красота-то какая!
Теодор с усмешкой смотрел перед собой, покусывал травинку, молчал.
– Знаю, что ты мне сейчас скажешь, бродяга. – Энтони ткнул его кулаком в бок и легко увернулся от жеста возмездия. – Ты скажешь: «Видел бы ты эзрийские степи!»
– Я видел эзрийские степи. – Теодор взглянул на солнце, прищурился.
– Скажешь, они лучше?
– Нет, – флегматично заметил он, не меняя позы. – То же самое. Только со всех сторон и до края земли.
– Кстати, я спросить тебя хотел, друг. Ты что, рехнулся?
– Не совсем. – Гален смотрел лукаво, углы губ дрожали от смеха.
– Тогда объясни: какого черта ты суешься в Аркенайн на вороной лошади? Тебе мало досталось?
– Тони, – укоризненно протянул генерал. – Я же цыган…
– Ну и что, что цыган?!
– А ты не слышал поговорку, что у цыгана лошадь всегда крашеная? Если не для дела, то просто потому, что так положено.
Энтони с сомнением оглядел сначала жеребца, потом его хозяина. Конь был черный, как ночь, ни единого светлого пятнышка, и выглядел абсолютно натурально. Хозяин больше не мог крепиться и расхохотался, как мальчишка, сотворивший очень удачную проказу.
– Ну ты и хитер! – только и смог сказать Бейсингем.
– Хороший конь, рыжий. Строевой, неприметный. Я его у кавалеристов раздобыт, в тот же день сварил составчик, и вот тебе результат. Два раза в месяц подновляю, цвет прекрасный, королеве нравится, придворные в восторге. А вы чем там с Монтазьеном занимались с таким упоением?
– Да ну, – скривился Энтони. – Политикой. Гадость! Давай лучше еще прокатимся, нам в Аркенайне дней двадцать торчать, а там будет не до прогулок.
…Аркенайн, действительно, переменился. Внешне все тот же, внутри он был убран по-королевски. Полы покрыты коврами, стены завешаны гобеленами – не иначе, опустошили все дворцовые кладовые, – массивная мебель в рыцарском стиле еще пахла деревом, всюду шелк, бархат, золото, фарфор. Убрана и отделана была, правда, лишь часть замка, но Энтони и не стремился выйти за ее пределы. В Аркенайне он притих, старался держаться поближе к Теодору и кончил тем, что поместился с ним в одних покоях. Он, как главный участник предстоящего действа, имел право, коего были лишены придворные рангом поменьше – выбрать себе помещение, и как-то так получилось, что бремя выбора легло на плечи Галена. Пока Бейсингем устраивал королеву в ее покоях, Теодор и Артона осмотрели все помещения и остановились на трех комнатах, отделанных в эзрийском стиле – две спальни и небольшая гостиная. В спальнях постели были устроены прямо на полу, на роскошных коврах, в гостиной стояли низенькие столики, удобные диваны и уйма всяких статуэток, которые Энтони тут же велел убрать с глаз долой, чтобы не путались под руками и под ногами. Артона поместился в маленькой комнатке для слуг. Своих денщиков они оставили в Трогартей-не – Энтони по просьбе королевы, Теодор по собственному почину. Впрочем, королевских слуг хватало на всех.