Мост через огненную реку
Шрифт:
Туман перед глазами, крутясь, рассеивался, хотя огонь оставался черным. Наконец, из клубящихся облаков появилось лицо. Смуглый, восточного типа человек, с длинными висячими усами, в красной куртке и маленькой черной шапочке. Энтони физически ощутил, как Теодор рванулся. Усатый засмеялся, присел на край пыточного стола.
– Интересно устроен человек, вы не находите? Узнали вы меня давно, я сразу понял, а все равно, чтобы осознать, потребовалось увидеть… И ведь отлично знаете, что вырываться бесполезно. Я ослаблю веревки, передохните немного. Умереть вы не умрете, а сойти с ума можете – мне бы этого
– Что вы от меня хотите? – услышал Бейсингем хриплый шепот и не узнал, а скорее догадался, что это говорит Терри.
– Теперь уже ничего. Я просто обучаю молодого человека тонкостям его ремесла. Из него будет толк, хотя он немножко нервный. Возможно, оттого, что у него с вами личные счеты, такие вещи мешают… Ну вот, все, наше яблоко кончилось. Выпейте вина, это подкрепит. Капитан, – рассеянно поинтересовался он, – что вы там делаете?
– Перевяжу его лицом вниз, – послышался голос Шимони. – Вчера у него кровь горлом пошла, еле успел отвязать.
– Видите, еще один аргумент за то, чтобы работать тихо. Когда слабый человек кричит, это не опасно, а сильный может и погибнуть. Особенно такой сильный.
– Вы знаете его? – спросил Шимони, возившийся с веревками.
– Знаю, и хорошо. Я до сих пор жалею, что мы его в свое время отпустили. Я хотел удержать его года на три, за три года он стал бы нашим, а потом решил, что генерал и так никуда не денется. Впрочем, никуда ведь и не делся…
Энтони почувствовал, как его переворачивают, ткнулся лицом в холодный камень. Прошла еще минута, пока Шимони затягивал ремни, потом капитан спросил:
– Вы останетесь?
– Останусь, посмотрю, как вы будете справляться, – ответил баритон. – Покажите, какие методы вы применяли. Похоже, на что-то из вашего арсенала он тоже реагирует так, как надо, это нам пригодится… Начинайте…
– Не сжимайте кулаки, генерал, – Шимони явно подражал своему наставнику, – вы ведь знаете, что это бесполезно. Знаете, да, господин барон? Ведь знаете?
Голос его срывался от нетерпения. Энтони ощутил, как Теодор дрожит, всем телом, словно собака.
– Терри! – прошептал он.
Можно было хоть криком кричать, от этого ничего бы не изменилось, но он шептал, торопился, стараясь успеть, пока Гален еще способен соображать, пока еще не началось…
– Терри… Держись… Мы уже выехали…
– Тони! – услышал он лихорадочный шепот. – Тони! Убей меня! Убей…
– Как?! – простонал он.
– Тогда уходи! Я не хочу, чтобы и ты тоже… Уходи! Теодор закричал коротко и страшно – раз, еще раз, мир
рассыпался сверкающими искрами, стол закачался, сильнее, сильнее… Энтони открыт глаза. Над ним склонился Артона и тряс его изо всех сил, из-за плеча капрала выглядывало встревоженное лицо Алана.
– Что?! – выдохнул
– Вы так кричали, ваша светлость… – голос капрала звучал издалека, словно во сне. – Я решил вас разбудить.
– Хорошо, спасибо… Иди… Алан, пожалуйста, не надо меня ни о чем спрашивать. Потом, все потом…
Энтони отвернулся и уткнулся лицом в траву. Он понимал, что если Теодор и может его услышать, то лишь во сне, но все равно шептал, глядя на маленькие желтые цветочки перед глазами и страстно желая, чтобы Гален увидел их, хотя бы на мгновение увидел:
– Терри! Мы выехали! Мы идем!
Неделя – раньше он, летевший по жизни радостным галопом, и не заметил бы такого маленького отрезка времени. А теперь вдруг понял, что неделя – это семь дней, и каждый день состоит из часов, а часы – из минут, и каждая минута может быть вечностью, если ты проживаешь ее в багровом тумане, в котором плещется черный огонь.
– Терри! Ты слышишь меня? Мы идем…
…Как ни гнал Энтони полк, они так и не достигли скорости почтальонов. Рассвет тринадцатого мая застал их на степной дороге, в двенадцати милях от Аркенайна.
– Ваша светлость, – подъехал к нему полковник. – Кони уже шатаются. Мы их загубим.
– Значит, загубим, – равнодушно отозвался Бейсингем. – В Аркенайне они нам не понадобятся. А обратно как-нибудь доберемся.
Сны больше не приходили к нему, но хватило и того, первого. За семь дней, что они мчались к Аркенайну, Энтони разучился чувствовать. Он казался самому себе стеклянным – кусок стекла с острыми краями, готовый абсолютно бесстрастно резать, полосовать, кромсать на мелкие частички, как нож яблоко, то самое яблоко. Холодная голова, ледяное сердце…
Они в последний раз пересели на запасных, оставив измученных коней под присмотром нескольких коноводов. Запасные были немногим лучше, но на десять миль их хватило. За поворотом лесной дороги бросили и этих и еще два часа потратили на то, чтобы подняться по склону и выйти к началу тайного хода – как ни спешили, быстрее не получилось. Утро уже вступило в свои права, солнце позолотило противоположный склон ущелья, когда Энтони открыл ход и, взяв факел, пошел первым. Ход казался бесконечным. Наконец, вот и лестница. Он наклонился, отыскивая поворотник… Нет, так нельзя, надо отдышаться! Терри, Терри, как ты? Что с тобой делают сейчас?
– Отдыхаем! – шепнул он, и это слово пошло вниз, пока не пропало где-то в глубине тоннеля.
Через несколько минут, приведя в порядок дыхание, Энтони открыт ход и оказался в знакомом коридоре. Пришлось еще ждать, пока поднимется первая сотня – те, что пойдут с ним. Остальные отправятся с Артона к воротам. А вот теперь – бегом!
Они промчались по коридору, вышли в галерею, так никого и не встретив, потом прошли через их с Теодором покои – здесь все осталось так, словно и не было этих двух недель, словно бы он вышел минуту назад. Рубашка, которую он тогда сбросил, так и висела на спинке кресла, на столике стояли бутылка и недопитый стакан Теодора, на дне высохло вино. Энтони протянул руку, едва не коснулся стакана, и отдернул – все эти вещи были мертвы… Он чувствовал что их нельзя касаться, что нельзя отсюда ничего брать, даже самой пустячной мелочи.