Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве
Шрифт:
Над ним сперва посмеивались, дескать, нашелся ухарь-кунец! А присмотрелись — серьезное затеял дело. Хоть и небольшая выгода от того кооператива, но все же была: люди к нему потянулись. Почувствовали себя связанными общим интересом, объединенными… А Володя, конечно, мух ртом не ловил, вместе с макаронами стал подсовывать брошюрки, заводил душевные разговоры, помаленьку вовлекал в нелегальное. И так, вроде бы на пустом месте, возник еще один правильный кружок, среди прочих теперь равноправный. Вот тебе и бакалея…
Эх, думал Афанасьев, жаль, что нет рядом Ивана Ивановича, отшатнулся Тимофеев от революции. Не случайно,
Кто не понимает, носы воротят — чего, мол, в этих книжках, скучная премудрость. А кто приохотился к чтению, тот и вокруг себя по-другому глядит, зорче подмечает неправду. И в домашнем обиходе почище делается, душой светлеет… Взять недавний случай — Анюта Болдырева привела к нему на Обводной парочку: девица у Паля — уборщицей, парень — печник. Ворковали, точно голуби, друг без друга ни шагу — веревочкой спутаны. Но вскоре обратил внимание: девица ударилась в хмарь. Красин толкует первоначальное накопление по Марксу, тут бы уши держать топориком, в рот пропагатору заглядывать, а она украдкой слезы вытирает, нос покраснел, глаза припухли… Попросил Анюту тихонько вызнать, что стряслось, какая беда. Оказывается, печник жениться хотел, а грех случился — заюлил. Тогда Афанасьев собрал кружок неурочно, без Красина, чтоб ребятишек не смущать. И пропесочили парня сообща, крутился, как на раскаленной сковородке.
— Ты прямо нам — глянется она тебе или нет? — на правах старшего спросил Федор. — Жениться обещал?
— Глянется, — промямлил печник. — Обещался…
— А почему не ведешь под венец?
Парень мялся, мялся, проняло — аж вспотел. Вдруг бухнулся на колени и заплакал, будто малое дитя.
— Люба она мне, поверьте! А как жениться, коли гроша лишнего не скопил? На какие шиши?
— Да мы вам последние отдадим! — Верочка Сибилева, растрогавшись, сама заплакала. — На венчание хватит…
— Соберем с получки, обновы купим, — добавила Анюта.
Парень хлопал глазами, боясь поверить в свое счастье. Афанасьев взял его за руку, подвал к суженой:
— Хочешь с нами быть, целуй принародно. Убедимся что не лукавишь… А коли нет, не взыщи — подлости промеж себя не потерпим…
И поженили их на свои средства, свадьбу маленькую справили. А кружок с тех пор, как единая семья, не только книжные разговоры — обсуждают жизненные заботы откровенно, не стесняясь друг друга, по-родственному. Федор уж подумывал — таким-то манером навалиться на Гришку Штрипана, чтоб водку лакать нерестал…
— Здорово, Федор! — гаркнули вдруг над ухом, отвлекая Афанасьева от раздумий.
В подъезде, на лестнице, в своем единственно-вечном легком осеннем пальто, как всегда, в растоптанных штиблетах на босу ногу и коротковатых штанах, на две головы над всеми возвышался Сергей Иванович Фунтиков — белокурый детина, выбравшийся в Петербург лет шесть тому назад из неведомых глубин Весьегонского уезда. Отменный токарь, он хорошо зарабатывал и мог бы, наверное, одеваться соответственно. Но все деньги, оставляя самую малость на питание, отдавал в рабочую кассу. И вступительный взнос, между прочим, когда его приняли в организацию, сделал такой, что все ахнули: двести целковых, накопленных за многие годы, не пожалел — кинул на стол царским жестом, будто сорную мелочь.
Около Фунтикова, как цыплята возле клуши, кучковалась молодежь — Костя Норинский, Андрей Фишер и еще несколько человек, которых Афанасьев в лицо не знал. Обратил внимание: на всех одинаковые финские фуражки с длинными козырьками; по бокам — медные пуговицы. Будто форма какая… Любопытно, случайно надели одинаковые фуражки или заранее уговорились? Хотел спросить, но в толчее показалось неловким, много чужих глаз. Как бы там ни было, а получилось хорошо, словно маленький отряд.
Одетый в черное драповое пальто, в щегольской шапке «пирожком», появился Егор Климанов. Умри, не догадаешься, что простой кузнец. Смахивает на приказчика от богатого купеческого дома, а то и повыше бери… Любит Егор пофрантить, водится за ним грешок.
Возбужденный, с раскрасневшимся лицом, Климапов крепко пожал руку и шепнул:
— Василий Иванович наказывал — нашим держаться во дворе, подалее от полиции… И еще говорил — раньше сроку со двора не показываться. Передай остальным…
Василий Иванович — подпольная кличка Бруснева. Стало быть, и он где-то здесь. Посматривает… А вон и Леонид Красин с братом Германом! Чуть заметно улыбнулся и к фуражке притронулся пальцами — поприветствовал.
Полиция сбилась с ног: наплыв публики превысил ожидания. Срочно потребовалось подкрепление — городовые, бухая казенными сапогами, придерживая шашки, со всех сторон подтягивались к дому, где собралась толпа. Правда, поначалу особых беспорядков не замечалось. И студенты, и курсистки, и прочие, одетые вполне прилично, держались в рамках правил. Однако, едва вынесли из дома гроб, полиции пришлось все-таки вмешаться — начались нарушения. Вопреки указанию градоначальника, собравшиеся хоронить писателя захотели до самого кладбища нести гроб на руках. Студенты затеяли смуту, подставили плечи.
— Господа, господа! — зычно крикнул пристав. — Это непозволительно! Господа, гроб должен ехать на катафалке!
Толпа заволновалась, послышались возмущенные голоса:
— Не имеете права!
— Кощунственно!
— Последние почести!
Пристав, приятно ощущая себя в центре внимания, чувствуя за собой несокрушимую силу государственной власти, надул щеки и сделал движение, будто хотел вынуть шашку из ножен. Еще громче крикнул — теперь городовым:
— Раз-зявы!! Не допускать!!!
Городовые ринулись к студентам, стали хватать за руки тех, кто держался за гроб. Действовали с остервенелым старанием, пыхтели, сопели — разжимали слабые интеллигентские пальчики.
— Господи, да что же это такое?! — истерично вскрикнул какой-то бледный господин в касторовой шляне. — Упаде-ет!
— Упадет, упадет! — подхватили в толне.
Гроб накренился, тело покойного едва не выпало на мостовую.
— Уступите им, господа, уступите! — замахал руками писатель Михайловский. — Нет сил смотреть! Уступите!