Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве
Шрифт:
Ночью условия, подписанные фабричным инспектором, были вывешены на стенах корпусов, утром следующего дня все, кто знал грамоту, взахлеб перечитывали афишки, ликовали: победа! И не смущало, что людей держали в казарме под замком, что около станков застыли солдаты, что по двору шныряют полицейские надзиратели, что ненавистный Коркин, главный якобы виновник обмана, в числе уволенных не упомянут…
Афанасьев, оценив обстановку, пришел к выводу: аресты неминуемы. Послал Чернушкина Мишу собрать кружок в уборную, единственное место на фабрике, где не было солдат и полицейских.
— Вот что, братцы, — сказал озабоченно, —
— Вряд ли, — усомнился Кузьма, — положили хозяина на обе лопатки. За что же брать?
— Они придумают. — Афанасьев вскинул голову, сверкнув очками. — Не робейте, хлопцы! В революции закон таков: попал — терпи. Ежели арестуют, отсиживайся с пользой, побольше читай. А главное, о товарищах, которые остались на свободе, ни звука! Кто выскользнет, дело продолжит. В общем так: я не я, лошадь не моя. Никого не знаю, ничего не ведаю. Бес, мол, попутал… Давайте-ка попрощаемся. Кого заберут, на других зла не держите… Знали, на что идем!
Лишь к обеду рабочим стало понятно, какой ценой досталась победа. Открыто, на глазах у всей фабрики, вдоль проходов мимо машин в сопровождении иуды Коркина прошествовал пристав со сворой городовых. Управляющий, изгибаясь, что-то шептал полицейскому чину, тот указывал толстым, как бы обрубленным пальцем:
— Этого… Этого… Этого…
Восемнадцать ткачей увели в контору, затем под конвоем солдат — в полицейскую часть. Из социал-демократического кружка вырвали Анциферовых. Степана взяли как закоперщика, осмелившегося тайком мерить ткани в разбраковочном складе. Ивана и Кузьму за то, что помогали Степану, за то, что не согласились с хозяйским обманом — громче всех кричали на фабричном дворе. Со взрослыми увели вихрастого Семку из ватаги Чернушкнна: заметили, что портил основы. Миша плакал, бился головой об стенку:
— Это я виноват! Лучше бы меня забрали!
— Перестань визжать, не баба! — прикрикнул Афанасьев. — Придет и твой черед, не спеши… А с парнишкой ничего не станется, отпустят по малолетству. О другом думай: восемнадцать пострадали — остальным облегченье… И еще думай, Миша, что мы забастовку-то по собственной воле сварганили. Слышишь, захотели и подняли людей!
Донесения агентов по делу «русско-кавказского кружка» становились скуднее фактами. Объединение подпольных сил благодаря неуемности энергических действия Егупова близилось к завершению. Все более или менее крупные группы уже выявлены, оставалась кое-какая мелочь, но и ею не пренебрегали. Познакомился Факельщик с землячеством костромичей. Откажись волжане стать под знамена Егупова — остались бы для охранка не представляющими интереса. Но нет, потянулись к Факельщику: фамилии и приметы студентов заняли в рапорте полторы страницы. Затем Егупов втянул в свою орбиту несколько слушательниц фельдшерских курсов. Потом — каких-то сибиряков, устраивавших чтение реферата «История Коммуны» Лавуазье. Словом, бисер, пшено… Но, ковыряясь в шелухе донесений, Зубатов нутром чуял: затишье перед бурей.
И — грянуло! В начале апреля 1892 года прибыл с долгожданной литературой эмиссар из-за границы. Семен Григорьевич Райчин — заведующий типографией плехановской группы «Освобождение труда».
Егупов с Кашинским судили-рядили, куда определить гостя.
— Я
— А ты знаешь других заграничников, у которых такая же могучая типография? — окрысился Егупов. — Лично я не знаю! И потом после драки кулаками не машут… Думай, куда пристроить.
— Пускай Бруснев его берет.
— Что ты! — Михаил Михайлович как ужаленный забегал по комнате. — Менее всех подходящ… Узнает подробности о транспорте, потребует долю и для фабричных, отрицающих террор!
— Признающих террор, — тонко улыбнулся Кашинский. — Программа организации составлена, утвердим — заставим Афанасьева подчиниться.
— Заставим ли? — Егупов остановился, задумчиво ерошил бороду.
— Не подчинятся, не получат литературы. Сто рублей за пуд — деньги… У Афанасьева такой наличности не имеется, рабочая касса покамест бедна. Значит, платить будем мы, как обещали… Ну, а кто платит, тот заказывает музыку…
Благополучно пожив у Бруснева, Семен Райчин выехал в обратный путь, сопровождаемый… сразу четырьмя филерами. На перроне Варшавского вокзала был арестован, при задержании назвался австрийским подданным Франциском Ляховичем.
В ночь на святую пасху сошлись наконец обсуждать проект «Программы Временного организационного исполнительного комитета». Едва Петр Моисеевич произнес это новое название егуповского предприятия, Афанасьев выразительно посмотрел на Бруснева: «Какого комитета? Какой партии?» Михаил Иванович успокаивающе покачал головой — спокойнее, мол, поглядим, что будет дальше.
Кашинский, придерживая у глаз пенсне, выразительно зачитал:
— «Убежденные социалисты-революционеры, мы стремимся к созданию в ближайшем будущем боевой социально-революционной организации. Мы стремимся непосредственно к достижению политической свободы и в ней видим первый шаг на пути целостного осуществления социалистического идеала… Признавая рабочий пролетариат как экономическую категорию, верховным носителем идей социализма, мы приложим все старания к возможно более широкой постановке пропаганды и агитации среди фабрично-заводских рабочих с целью создания элементов будущей рабочей партии…»
Михаил Иванович слегка толкнул Афанасьева локтем в бок, успел шепнуть: «Не так уж все плохо…» Но Кашинский, повысив голос, отчеканил:
— Признавая наступательный политический террор главным орудием борьбы с самодержавием, мы, однако же, утверждаем, что систематический террор возможен лишь при таком развитии организации, которое обеспечивает живой приток сил…
— Документ-гермафродит, — сердито сказал Федор Афанасьевич. — Противоестественное сближение чуждых начал…
На него зашикали, Михаил Михайлович Егупов гордо вздыбил бороду:
— Позвольте, позвольте…
— Программа исполнительного комитета — обман рабочих. — Федор Афанасьевич поднялся с места, — Вы объявляете пропаганду служанкой террора. Рабочие за вами не пойдут.
— На каком основании — от имени всех рабочих? — запальчиво воскликнул Егупов. — У нас есть люди, которые…
— Нет у вас людей! — напрягаясь, крикнул Афанасьев. — Нет рабочих кружков! То, что вы считаете своим, это — наше!
Вмешался Бруснев:
— Остынь, Афанасьев. Ведь не окончательный вариант. Поговорим спокойно…