Мосты
Шрифт:
Но в конце концов, какое мне дело? Может, Ирина Негарэ принесла старику еду... или чистую смену белья, принято же носить пастухам... Вот если бы то была дочь Негарэ - другая штука. Тогда бы стоило отказаться от сладкого сыра.
Что творится весной с сердцем крестьянской девушки!.. Я покормил бы Вику сладким сыром, чтобы резвилась, как козочка. Вешней порой девушки, словно вода, утекают сквозь пальцы и мимолетны, как сновидения...
Я напоил бы ее цельным молоком, заворожил бы всеми любовными заговорами. Вы когда-нибудь видели девушек
Эти мысли вконец вывели меня из равновесия. Так уж устроен человек все у него вроде есть, а еще большего хочется. Резвятся ягнята на толоке и ему охота резвиться. Пчелы жужжат, перелетая с цветка на цветок... Поет соловей на рассвете, изливая свою тоску... Благоухают цветущие липовые рощи... И душа человека трепещет от радости. И он раскидывает руки, словно хочет взлететь.
В такую пору девушкам следует опасаться и цветов, и соловьев, и звездного неба. Ведь весною звезды подмигивают, точно парни.
2
У деда Петраке я заморил червячка. Теперь уже можно слушать и его стариковские наставления. Дед Петраке не упускал случая, когда бы ни делил со мной свою пастушью трапезу, то повоспитывать меня, то поговорить о вреде скупости и о пользе щедрости. И я внимал его речам, впадая в сон, как змея боа из учебника географии, лежавшего у меня под головой. Я вытянулся на траве и следил за муравьем, тащившим в свое хозяйство крошку сыра. Не знал, бедняга, за какой уголок ухватиться...
Дед Петраке тем временем помешивал в сыроварном котле, стоявшем на огне, и рассказывал старую, как мир, притчу:
– Идут они, идут... и настигла их ночь в поле. Тогда остановились отдохнуть. Как цыган, легший спать, чтобы забыть о голоде...
"Хочешь есть, святой Петр?" - спросил господь.
"Хочу".
А разве уснешь голодный? Будь ты даже всевышним или апостолом...
Тогда всемогущий изрек:
"Здесь поблизости водяная мельница. Пойдем, апостол, может, мельник сварит нам мамалыжку".
"Да будет воля твоя", - поспешил согласиться святой Петр, не ожидая повторного приглашения.
Но мельник их принял холодно. И оттого, что не узнал их, сказал правду:
"Не могу оказать вам гостеприимства. Нечем мне вас угостить. Мельница моя мелет днем и ночью, а я едва спасаюсь от голода".
Пошли наши паломники дальше не солоно хлебавши. Остановились в овчарне. Чабаны постелили путникам два кожуха, со дна мешка наскребли кукурузной муки на мамалыжку и - о, чудо! Сели пастухи во главе с главным чабаном и гостями вокруг мамалыжки, ели, сколько душе угодно. А мамалыги наварилось так много, что осталось и сторожевым псам, и хворым овцам.
Вот почему говорят, что, в каких бы краях ни находились пастухи, у них на дне мешка всегда наскребется муки на мамалыгу...
– Что ж, бывайте здоровы, дед Петраке! Я еще к вам загляну.
–
Домой пошел лесом, знакомыми местами, исхоженными вдоль и поперек. Здесь на каждой полянке воспоминания. Там я собирал подснежники, колдовал над ними, приговаривая: "Новый плод в старый рот!" Тут я срывал барбарис и гикал так, что отдавалось во всей долине. А в той стороне увидел однажды зимой змею на снегу. Никогда не забуду, как пробивалась она сквозь наст и не могла никак пробиться.
– Так она, пожалуй, замерзнет, - сказал отец.
– Ужалила человека, теперь земля ее не принимает.
С полей, простиравшихся за опушкой леса, доносилась песня.
Сойди к нам, тихий вечер,
На мирные поля.
Пели колхозницы, окучивавшие картофель.
– Великое дело колхозы! Делянки сводят воедино, перепахивают межи. Даже не знаешь, где была твоя земля, а где чужая, - говорила мать.
– А чем засеяна теперь ваша земля?
– спросила Негариха у мамы.
– Кок-сагызом, - ответила мать.
В поле работают одни женщины: мужика хоть днем с огнем ищи. А тут я бобом-залеткой, как сказал бы дедушка. И стали они надо мной трунить, подшучивать. Разыграли целую комедию.
Первым делом раскидали мои книги среди картофельных холмиков. Потом наполнили мою сумку бурьяном и привязали к шее. Наконец надели мне на голову венок из репейников.
Но и этого им показалось мало. К черенку сапы привязали букет из цветущей крапивы, саму сапу закутали в белый платок и с поклонами, с хлебом-солью вручили мне, бывшему хлеборобу.
Мать чуть не плакала от жалости. Не будет пощады от деревенских баб, разгоряченных работой, если в руки им попадется какой-нибудь городской книгочей. А я, как говорится, угодил словно кур в ощип.
– Ключи у отца, - сказала мать. От радости, что я прибыл на каникулы и в конце концов благополучно вырвался из рук женщин, мать оставила работу и тоже пошла со мной.
В дороге мы попали под слепой дождь. Солнце словно распустило свои золотые волосы, чтобы вымыть их... Мать верила во множество примет - не зря же она дочь бабушки Домники.
– Наверное, много беременных девушек... Еще бы, в клубе-то свобода...
Мать по-крестьянски поджала губы, сетовала:
– Да, так у нас говорят старики. Слепой дождь - значит, есть беременные девушки... Слава богу, вы у меня родились мальчиками, можно не дрожать за вас...
Пройдя мимо дома, я даже не вошел во двор. Направился прямо к отцу за ключами. Очень хотелось послушать, о чем толкуют пожилые люди. Да хотя бы дядя Штефэнаке, бывалый человек, у него всегда есть о чем рассказать. Долго пришлось бы бедной маме ждать моего возвращения! Затаив дыхание, прислушивался я к разговору деда с одним мужиком, как вдруг из трубы паровичка высунулась голова дяди Штефэнаке... Только глаза и зубы сверкали на его лице, черном, как дно казанка. Отец и сыновья председателя были такие же чумазые.