Мосты
Шрифт:
Зашел бы в вечернюю школу старик, по-другому бы заговорил - и о карандаше и о наставниках!
МОСТ ДВЕНАДЦАТЫЙ
– Иной смеется и запрягает, плачет и распрягает... А ты, беш-майор, медленно запрягай, да езжай быстро.
Дедушка стоит в сторонке, смотрит, как снаряжаю подводу. Отступает на несколько шагов. Переходит на другую сторону. Будто собирается ее купить. Ему нравится, как я готовлюсь в дорогу. На своем веку дед всего дважды был в долгих поездках - несколько месяцев занимался извозом и раза два доставлял из Одессы соль, тоже на волах. И все же считает себя человеком бывалым. Когда ни собираемся в дорогу, на мельницу или
А я вроде и не слышал дедовых наставлений: в одно ухо влетали, в другое вылетали... Я вынашивал самые нелепые планы. Поеду аж в Хотинский уезд, продам вино. На обратном пути привезу картошку. В Хотине картошка дешевая, как вино у нас. Здесь продам ее втридорога. И опять нагружусь вином.
Так и буду оборачиваться, покуда разбогатею. Потом из Буковины привезу бревна для дома. И красную черепицу. Пусть шея у нее искривится, когда пройдет и увидит!
Дедушка принес из сеней свой топорик, положил мне его в телегу.
– Вот... Не забудь, беш-майор. Есть у меня приятель в Хотине, Георге Гиндэ. К нему можешь заехать... И непременно купи у него вязку чеснока. Такого чеснока, как у него, во всей империи не сыщешь...
Отец принес мне справку из сельсовета. Там удостоверялось, что вино изготовлено из нашего собственного винограда. Отец вынул из кармана кожуха печать, смочил ее в красном вине и приложил к бумаге. Я сунул справку в карман, поднял воротник армяка и сказал коням, будто многоопытный возчик:
– Но, птенчики, доброго пути!
– Счастливого! Счастливого!
– Смотри... береги себя!
Несмотря на добрые пожелания, дорога оказалась из рук вон плохой. Замерзшие комья шуршали под колесами, как щебень. Ободья соскальзывали с них. Камни ударяли в подводу, мутили вино и, кажется, мой собственный разум.
Выбрался наконец на окраину села. Вроде легче. Утешал себя мыслью: при скверной дороге товар лучше пойдет - мало кто отважится в путь.
В Копаченах остановился у старика, возле шоссе. Хорошенько укутал коней, закрепил на них рогожи упряжью. Поставил под навесом, за овечьим загоном. Подбросил корма. Нацедил ведра два вина, хозяин поставил их на плиту. В вине плавали льдинки. Пить невозможно: зубы ломит. Стали ждать, покуда нагреется. Когда на ведре появилась красная пена толщиной в палец, самый раз, готово. Старик сразу нашел и овес для коней, и большую миску брынзы, и лукошко яиц. Нашлось и несколько дочек, снох, гораздых выпить.
– Зачем вам добираться до Хотина... По такому ненастью вино расхватают и в Бельцах!
Старик вытер ладони об овчину. Впервые я видел овчинные брюки мехом внутрь. Дочери и снохи носили такие же овчинные телогрейки. Полотенца им ни к чему. Вытирают руки об одежду: от этого, мол, кожа пропитывается и становится еще мягче.
– Завтра встанете пораньше... Далече ли отсюда до Бельц?.. Близко горшок с борщом на ухвате передать, - сказала одна из родственниц хозяина.
– Мы завтра тоже повезем на ярмарку смушки.
Старик успокоил меня. Зимние ночи длинные - выспаться успеем! Надо допить вино, не то выдохнется. Дельный попался мужик. Привел на цепи черного кобеля и привязал к колесу моей подводы.
– Можете спокойно отдыхать. Ступайте в дом! Я буду спать у овец. Начали котиться, надо сторожить... Говорить-то не умеют... То задохнется ягненок, то замерзнет... А вы ступайте спать, я разбужу вовремя, не беспокойтесь.
Я пошел в дом. Дочки старика, его снохи продолжали веселиться:
Эх, кодрянин с винной бочкой,
Не спеши, тебе не срочно!
Заверни в хороший двор,
Где бабенки на подбор,
А хозяин до сих пор
Где-то бродит...
– Цыц, бесстыжие! Человек, может, спать хочет...
– из-за ковриков, которыми была завешана печь, подала голос старуха.
– Слишком молодой, чтобы спать... одному!..
– Как бы не замерз... Надо бы взять его под крылышко!
– Замолчите и убирайтесь! Байструков своих пооставляли!..
Мне постелили на лавке. Старуха дала мне шерстяное одеяло толщиной чуть не в вершок. Я чувствовал себя, как на печи. Перед сном хозяйка поведала, что довелось ей быть в Кукоаре однажды, на храмовом празднике. Очень ей у нас понравилось...
– Счастливые у вас бабы! Живут, как в раю... Еду готовят на дровах! А мы, бедняги, топим навозом, кизяком...
Вино, дрова произвели неизгладимое впечатление на старушку. На другое утро кормила нас завтраком перед дорогой и снова о них вспомнила. Какое от них облегчение! И в доме чистота. Счастливицы эти кодрянки. А ведь не ценят. Так уж устроен человек: тем, что есть, никогда не дорожит.
Бельцы - город большой: дом громоздится на дом, да еще сверху дом наползает, и госпиталей полно с выздоравливающими ранеными, которые слоняются по толчку... У крана моей бочки выстроился довольно длинный хвост. Я повесил на шею трайсту, стою, будто лошадь у кормушки. Дую на кулаки и без конца наполняю бутылки. Денег не считаю. Рублем больше, рублем меньше - сую скомканные бумажки в суму. Тридцать рублей литр вина. И стакан махорки тридцать рублей. И килограмм пшеницы, и килограмм говяжьего мяса - столько же. Мать моя мамочка! Солдаты, едущие на фронт, суют по сотне за бутылку, тут же выпивают ледяное вино, предварительно смазав глотку салом и ситным из солдатских мешков.
Рядом мельтешит всякая шпана. Один предлагает мне женские туфли. Другой - огромный радиоприемник. Третий ничего не предлагает, просто высматривает. Каких только не насмотрелся зевак! Какой-то мошенник на картонной обложке книги раскладывал черный шнурок, узорно, в виде петель и узлов. Подзадоривал:
– Попробуй свою удачу! Поставь палец. Если нитка уцепится, даю сто рублей. Ну, держи сотнягу!..
Видно, мало кто у него выигрывал. Я не сводил глаз с сумы, висевшей у меня на шее. Надо будет убраться засветло. Пожалуй, и покупки делать не буду - ни хлеба не возьму, ни картофеля, ни чеснока деду. Сами купят в Теленештах. Хорошо, что с продажей повезло. Сума набухла. Деньги пересчитывать некогда, но по прикидке получается, что их у меня немало: привез почти полтонны вина. Я резво хлестнул своих кляч: но, птенчики!
Ватага жуликов осталась позади. Вдогонку мне летели ругательства, угрозы. Такой верзила давно должен быть на фронте, а он тут деньги выколачивает, спекулянт эдакий!
Цыган, с черной до пояса бородой, догнал меня на резвом жеребце и гордо привстал в стременах.
– Купите коня, сударь! Лопни мои глаза, продаю.
Только пламя не било из ноздрей жеребца! Я бы его купил, этого красавца, вороного, со смолистой, как борода цыгана, гривой. Купил бы, чтобы семейка Негарэ лопнула с досады, увидев меня верхом. Да не краденый ли жеребец? Он вставал на дыбы, заливисто и дико ржал, пританцовывал, будто под ним угли.