Мой бывший муж
Шрифт:
– Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой. Я уж точно не герой, – сказал и в дверь постучал. Вика уже ждала.
– Вадик! – она, улыбаясь, за шею меня обняла. Обычно контролировала, чтобы не любимым уменьшительным случайно не назвать, но сейчас слишком довольна, слишком уверена в себе. Я не исправлял, пускай. Скоро в козла переименуюсь. – Любимый, я так счастлива. Я не ожидала…
Я в глаза ей смотрел, когда аккуратно руки с шеи убирал. Вика была в недоумении.
– Вадим?
– Нам поговорить нужно. Серьезно.
Радость слетела окончательно. Вика не понимала.
– Пойдем, присядем.
– Что-то случилось? – нахмурилась
Я сел на мягкий бронзовый диван, очень стильный, подходящий под медный оттенок волос хозяйки.
– Вика, я – сволочь, – так и начал. Она только губы округлила. – Когда вчера ответил на звонок, у Кати был.
– О! – вырвалось, не потрясенное, скорее, неприятное. Догадывалась, ведь дочь к матери повез, но признавать не хотела. Люди привыкли обманывать не только друг друга, но и сами себя.
– Мы с ней бурно выяснили отношения, – я не стал говорит, что мы переспали, чтобы Катю не подставить: вряд ли она сама будет об этом распространяться. Да и Вика не уточняла, она вообще молчала. – Мы поругались, ты как раз позвонила, и я в сердцах сделал тебе предложение. Прости. Это подло и нечестно по отношению к тебе. Ребяческий поступок. Я за последний год столько нахуевертил: косячил, лгал, оправдывал себя. Я запутался и заебался.
– Я родителям сказала… – оборонила тихо, на меня не глядя.
Блядь.
– Я сам с ними поговорю, объясню. Пусть меня долбанутым считают.
– Не нужно, – Вика улыбнулась грустно. – Я чувствовала, что ты не готов, но когда предложил, очень обрадовалась. Я скажу, что это предварительно, без всяких дат. Потом что-нибудь придумаю.
Она встала с изящного кресла и ко мне подошла, села рядом, ладонь мою взяла.
– Я люблю тебя, Вадим, – сказала просто. Мы с ней любовными признаниями не обменивались, а приставку «любимый» – я не воспринимал всерьез. Про заверения у меня в кабинете и говорить нечего. А сейчас верил, хоть и не хотел ее любви.
– Не хочешь жениться, не нужно. Просто позволь быть рядом.
– Вика, – я повернулся так, чтобы видеть ее лицо, глаза, и чтобы она видела, – я не уверен, что вообще когда-нибудь снова женюсь. Я не могу дать тебе то, что ты заслуживаешь, – улыбнулся мягко. – Ты женщина, и хочешь семью, а я потерял. Другой у меня не будет. Зачем тебе тратить время на меня?
– Затем, что люблю…
Так просто, если любят в ответ. Так сложно, если отвечают молчанием.
– Вика, подумай хорошо, не разбрасывайся своей душой впустую.
Она отпустила мою руку, ногу на ногу положила и взглянула рационально, без лишних эмоций:
– Помнишь, ты спрашивал о причинах моего отъезда после школы? Я расскажу. Сейчас это вовремя.
Я немного удивился, но Вика была такой напряженной, натянутой – пусть выскажется.
– Тем летом я узнала, что у отца любовница есть. Совсем молоденькая девушка, младше меня, представляешь? Она ребенка ему родила. Я не знаю, что с ней случилось, – сглотнула Вика, – она покончила с собой. Почему-то. У отца тогда карьера в гору пошла, пост важный…
Я не перебивал, но сам анализировал. Если девушка действительно была критически молода, мог шум подняться… А чтобы его не было… Блядь, я ничего не мог утверждать, но точно знал, что в нашем обществе все может быть. Хреново.
– Отец домой его принес. Мы должны были сделать вид, что этот ребенок мамин! Двухлетняя девочка! Такой абсурд! – вспылила Вика, словно заново девчонкой семнадцатилетней стала. – Я разозлилась очень. Тебе не сказала – стыдно было признаться. И отец запретил. Разругалась со всеми, включая тебя. Умчалась к подружке во Францию.
Вика посмотрела на меня как-то смущенно и призналась:
– Помыкалась там пару лет: без денег, без связей, официанткой подрабатывала. Потом вернулась мириться. Сложно мне без денег, – сказала с вызовом. – На них я свои принципы обменяла.
Если ждала от меня осуждения, то я сам тот еще «моралист». У меня внутренней святости не хватает, чтобы людей судить.
– Когда вернулась, познакомилась с Алисой. Ей было четыре. Она была никому не нужным ребенком: нелюбимым, одиноким. У нее были проблемы с развитием. Мне стало жаль ее… – Вика задумалась, полностью погрузившись в воспоминания: – Я пошла к отцу, потребовала денег и забрала Алису в Париж. Там специалистов нашли, вытянули ее. Мы стали очень близки, – она тепло улыбнулась.
В этот момент я понял, что не буду рассказывать о выходке Алисы: они слишком нежно относились друг к другу. Не хочу еще одну семью разрушать.
– Она с няней часто ко мне прилетала, когда я обосновалась во Франции, – Вика снова на меня поглядела и по волосам пальцами провела: – Ты мечешься. Ты мучаешь себя и будешь мучить ее. Я знаю это. Мой отец остался в семье, но лучше бы ушел. Не терзал мать! Сам терзаться перестал быстро, – горько проговорила.
Я почувствовал, как уголок рта кривится в насмешке над самим собой. Как гадко звучит. Ведь я такой же мерзавец, пусть не один в один, но ряд предателей и изменников у нас с Зиминым общий. Да и не только с ним. Странно, что Вика, в юности пострадавшая от поступка отца, встала в ряды женщин, позволявших себе очароваться женатыми мужчинами. Какая тонкая материя наша психика: сначала бежим от жутких триггеров, потом догоняем их, ломая ноги. Я не считал себя соблазненным или привороженным агнцем божьим, но мы ведь оба понимаем, что некоторые поступки распаляли мои инстинкты и взращивали страсти порочные. Тогда это было наваждением и помутнением. Я думал членом – теперь точно знаю, как это бывает. А вот потом…
Потом виноват больше: гнев, ярость, желание разрушать и причинять боль толкали дальше, в пучину чужого и совсем не нужного. Я вытрахать пытался не только любовь к жене и эмоциональную зависимость от нее, я душу свою препарировал и выжигал. Я ненавидел Катю и ненавидел себя. Ненавидел за свою вину! Меня рвало изнутри, когда документы из дома забирал, хотелось орать и крушить, а она вся такая спокойная, про человеческое достоинство забыть не может! А я ничтожен в своих низменных пороках. Как меня тогда понесло! Мать позвонила, напомнила про совместный ужин, и я Вику схватил и поехал: надо же родителям рассказать, что больше не семейный человек! Шок. Непонимание. Ошеломленное молчание. И они тоже вели себя с достоинством! Кругом одни эмоциональные импотенты! Я уступил ярости и хотел, чтобы все были в ярости. Но это чувство скоротечно, как и страсть без сердечной подпитки. Гнев прошел, но оставил свои разрушительные следы. Изменились все. Катя прошла через боль предательства, потеряв уверенность в незыблемости искренней любви. Моя дочь резко повзрослела, познав утрату надежного дома. А я дожил до тридцати шести и понял, что так и не повзрослел. Не научился элементарному и такому важному состоянию души – признавать свои ошибки, искренне сожалеть о содеянном, не маскируя и не перекладывая вину. Я и сейчас этого не умел. Мне еще учиться и учиться, и нет гарантии, что освою эту науку. Плыть по течению всегда легче, чем грести против судьбы. Соблазниться проще, чем противостоять искушению. Просить прощение надежней, когда уверен, что простят.