Мой друг работает в милиции

Раевский Борис Маркович

— Вот оно, — сказала Луговая, взяв в руки одно из оставшихся.

— Вы уверены в этом?

— Конечно! У меня же верная примета. Там внутри когда-то была буква «о», потом ее стерли, да не совсем. Вот посмотрите.

Янсон и Дорофеев с деланным вниманием всматривались в следы гравировки.

— Сомнений никаких, здесь действительно была бу-у-ук-ва. Необходимо оформить опознание протоколом.

Отодвинув в сторону кольца, Янсон взял авторучку.

— Ванда Сергеевна, вы допрашиваетесь в качестве свидетельницы по обвинению Кулькова Ивана Захаровича в краже. Прежде чем перейти к основным вопросам, прошу вас ответить

на несколько во-о-опросов, имеющих чисто личный характер, гаков уж порядок, — сказал он с сожалением. — Итак, прошу вас назвать свою фамилию, имя, отчество.

— Луговая Ванда Сергеевна.

— Как ваша девичья фамилия?

— Луговая.

— Вы, очевидно, не поняли моего вопроса. Какую фамилию вы носили до замужества?

На лице Ванды Сергеевны появились красные пятна, она испуганно смотрела на Янсона.

— До замужества… Луговая, — тихо сказала Ванда Сергеевна.

— Но ведь фамилия вашего мужа — Луговой? Вы что, родственники?

— Нет… — Красные пятна выступили и на ее полной шее. — Когда мы регистрировались в загсе, он принял мою фамилию.

— Редчайший случай! Какая же у него была фамилия до регистрации? Очевидно, очень неблагозвучная, раз он решил сменить ее?

— Нет, почему же? — обиделась вдруг Ванда Сергеевна. — У него тоже была хорошая фамилия — Истомин. Только он сказал… сказал, что хочет изменить из любви ко мне…

Лицо Ванды Сергеевны полыхало, она сидела опустив голову, стараясь не встретиться взглядом с Янсоном.

— Чувство, достойное уважения, — заметил Янсон. — В загсе, наверно, удивились. Где вы регистрировались?

— В поселке Лендеры. Это в Карелии, поселок такой. Там Семен Семеныч клубом заведовал, а я там и родилась. Мы оттуда, как зарегистрировались, уехали в Нарву.

— Долго вы прожили в Нарве?

— Два года. У Семена Семеныча беспокойная натура, говорит, что не любит засиживаться на одном месте, говорит, что любит перемену природы.

— Кольцо это он вам подарил?

— Он.

— Когда?

— Да еще перед свадьбой…

Дальнейший опрос уже не представлял никакого интереса ни для Янсона, ни для Дорофеева.

— Кольцо пока останется у нас, — сказал Янсон, прощаясь с Вандой Сергеевной. — Оно понадобится на суде как вещественное доказательство. Вас вызовут в суд в качестве свидетельницы.

Из милиции Ванда Сергеевна вышла в хорошем настроении, — она успеет зайти в парфюмерный магазин «Красота» и не опоздает на четырехчасовой киносеанс.

Снова на репетиции

Придя на репетицию, Дробов застал ту же картину, что и накануне: драмкружковцы сидели вдоль стены и ждали привычного хлопка в ладоши — «начинаем работу!» Он сразу определил, кто из них Луговой: шестеро были на вчерашней репетиции, седьмого он видел впервые.

Закинув ногу на ногу, Луговой сидел, вытянув длинную шею, уставившись в потолок. По потолку вяло ползала большая муха.

Последовал традиционный хлопок в ладоши, и исполнители поднялись на сценическую площадку. Плантагенет произнес первую реплику, следом заговорил граф Сеффолк:

К законам я влеченья не имею…

Голос Лугового звучал, как слепок с голоса Шадрина. Те же интонации, та же акцентировка на тех же словах, те же жесты, движения… «Эта Летова натаскивает

своих питомцев, как канареек, — все поют на один лад, — подумал Дробов. — Нет, опираться на магнитофонную запись, очевидно, нельзя. Надо создать такую ситуацию, при которой Луговой выдаст сам себя, если он действительно преступник».

Дробов оставался на месте, но меньше всего его интересовало происходящее на сцене. Он обдумывал новый план расследования, при котором еще до опроса или ареста Лугового станет ясно, имеет ли он отношение к убийству Кривулиной.

— Пойду покурю, — сказал он шепотом Летовой.

Неслышно ступая, Дробов вышел из комнаты. Телефон был в соседней комнате. Соединившись с Янсоном, он отдал необходимые распоряжения, сделал несколько быстрых коротких затяжек и вернулся в репетиционную. На сценической площадке находились исполнители пятой сцены, в которой Луговой не участвовал. Он сидел на своем прежнем месте, в той же позе — закинув ногу на ногу, но теперь взгляд его был устремлен не на потолок, а на сцену. Губы его слегка шевелились, можно было подумать, что он суфлирует всем исполнителям пятой сцены.

«И верно, он одержим Шекспиром, — подумал Дробов. — Вернее, не Шекспиром, а шекспировскими злодеями».

Дробов пристально вглядывался в Лугового, внешность которого не понравилась ему с первого взгляда: на тонкой шее покачивалась маленькая лысеющая голова, большие круглые очки прикрывали редкие белесые брови, время от времени он почему-то надувал щеки. Глядя на эту очкастую голову с надутыми щеками, Дробов вспомнил об учении какой-то индусской секты о том, что души умерших людей переселяются в различных животных. «Душа Лугового после смерти обязательно переселится в кобру», — подумал он и тут же рассердился на себя. Сколько раз убеждался он, как опасно принимать во внимание внешность людей. Год назад в него стрелял бандит, носивший кличку Христос. Бандит и верно был похож на классическое изображение «сына божия». Дробов остался жив только потому, что электромонтер ЖЭКа — один из понятых — выбил пистолет из рук Христа. У понятого была круглая большая голова с приплюснутым переломанным носом, маленькие, глубоко сидящие бесцветные глазки, низкий лоб. Когда в управлении внутренних дел ему вручали ценный подарок, Дробов узнал, что этот человек с лицом убийцы усыновил двух сирот из детского дома, о которых заботится, как родной отец…

Наконец Дуговой перестал шевелить губами, вытащил сигарету и стал вертеть в руках коробок со спичками. Было ясно, что сейчас он пойдет курить. И верно, Луговой направился к выходу. Через минуту поднялся и вышел Дробов.

Луговой сидел на широком подоконнике, в его бледных губах была плотно зажата дымящаяся сигарета.

Дробов подошел к нему с незажженной папиросой и попросил прикурить. Луговой с любезной улыбкой протянул ему спички и подвинулся, как бы приглашая Дробова сесть рядом.

— Вы, кажется, принимали участие в ленинградском смотре? — начал разговор Дробов, садясь на подоконник.

— Да, посчастливилось.

— Долго у нас пробыли?

— Совсем мало, с первого по шестое.

— Понравился вам Ленинград?

— Еще бы! Красивый город. Большой.

— Вы, конечно, побывали в наших театрах, в кино?

— Где там! Утром репетиция, вечером спектакль…

— Вера Федоровна говорила мне, что вы увлекаетесь Шекспиром. Интересно, что вас привлекает в его драматургии?