Мой друг Тина Бабе
Шрифт:
Почва была глинистая, и все растения хорошо тянулись вверх, кусты и деревья буйно разрослись.
Обе мои работодательницы купили «Буковый двор» год назад. Они называли меня своим заведующим фермой, но ферму, которой мне предстояло заведовать, следовало еще построить, и эта обязанность была возложена на меня, а в помощь мне приданы столяр по имени Вунибальд Крюмер (он был старше меня) и старик-пенсионер Мюкельдай.
Я был парень дикий и полный энергии и потому не интересовался, какой смысл имеет моя деятельность. Мне нравилось строить ферму, строить в соответствии со своими представлениями, поскольку дамы, о которых сейчас пойдет речь, понятия ни о чем не имели, кроме того, что они хотят иметь и эксплуатировать кролиководческую ферму. Звали их Элинор и Герма, обе они были не замужем, но обеих полагалось называть фрау Элинор и фрау Герма. Почему, интересно?
— Они люди искусства, — объяснила горничная Яна.
Фамилия этих дам была Разунке.
Они были дочерьми одного газетного издателя, немца, который подмастерьем пришел в Ригу и благодаря пресловутому немецкому трудолюбию сделался миллионером. Так или иначе, но двум своим дочерям и сыну он оставил по миллиону, может, золотом, а может, имперскими или рентными, но, во всяком случае, марками.
Разунке-сын после смерти отца поторопил своих сестер по неким причинам, связанным с некоей революцией, вернуться в Германию, которую он называл своей прародиной. Сестры пробовали жить то там, то тут, одно время жили в Швейцарии, а теперь пытались пустить корни в Тюрингии, тогда как их брат поселился в Берлине.
Газетный король Разунке видел свою жизненную задачу в том, чтобы приобрести капитал, но уже его дочери не считали своей жизненной задачей этот капитал сохранить и жить на проценты с него, ничего не делая. Они сочли подходящим для себя образ жизни людей искусства, и каждая из них с помощью капитала превратила свой талант в некое подобие профессии.
Этих дам, Элинор и Герму, ничуть не смущало то, что они не снискали сразу успех на поприще искусства. А какой великий художник или артист снискал его сразу? Они могли и подождать.
Фрау Герма занималась живописью, ее учителем был Либерман. Фрау Элинор была камерной певицей, но теперь она уже не пела, поскольку ей стукнуло шестьдесят и голос у нее стал надтреснутым.
Когда я с ними познакомился, они уже были обнесены такой оградой жира, которая если и не вовсе исключает, то, безусловно, сильно затрудняет связи с мужчинами. Они днем и ночью носили длинные одежды, призванные скрывать избыточные телеса, но это мало помогало.
Фрау Герма, как рассказывала горничная, всю жизнь провела в целомудрии, а вот камерная певица фрау Элинор была в свое время очень даже недурна. Многие господа за ней ухаживали, но долго никто с ней не выдерживал, потому как стоило кому-нибудь из господ только вознамериться потерять голову от любви, как его тут же вышвыривали вон.
Обе прислуги, горничная девушка Яна и кухонная девушка Пепи, тоже были сестрами. Собственно, их нельзя было назвать девушками, они были девицами, и кухонной девушке Пепи было сильно за тридцать, а горничной девушке Яне все пятьдесят. Они были сестрами, впрочем, я об этом уже говорил, и католичками: происходили они из окрестностей Нёртингена и были набожными, усердными и раболепными.
Что отличало дам Разунке: они не умели считать, тряслись над наличными деньгами, но были весьма щедры на ценные вещи, и хотя мне как заведующему фермой платили в месяц всего пятьдесят марок, но зато кормили меня по-княжески и одевали тоже по-княжески, и были еще разного рода пожертвования, о которых речь впереди.
Увидев, что я со рвением принялся за дело, они не скупились на подарки и экипировали меня с головы до ног, потому что я к тому времени здорово пообносился, пяти марок ученического жалованья, что я получал у графини, не хватало даже на курево.
И снова, как и у графини, я мог здесь пользоваться библиотекой обеих дам, и в этой библиотеке было множество книг, которых я еще не читал, запрещенных национал-социалистами; здесь я тоже был единственным посетителем библиотеки и наслаждался вовсю. Фрау Герма, художница, читала разве что биографии товарищей по искусству, а фрау Элинор — только партитуры и журналы.
Май распустился в июнь, и с неба пала зелень, много, много зелени, запахла бузина, а мы строили крольчатник в огороде, Вунибальд Крюмер, столяр, Макс Мюкельдай, пенсионер, и я.
Первые крольчихи, привезенные мною, которых мы временно поместили в старом сарае, уже принесли потомство.
Я работал до позднего вечера, ведь кроликов надо еще и чесать, так что времени на то, чтобы читать или вести дневник, почти не было, но всегда, если я не мог этим заниматься, мне приходилось очень тяжко. Пропадало желание жить, и я готов был послать к чертовой бабушке все, что мешало мне читать и писать.
А пока что я сделал попытку другого рода. Я пошел к дамам и попросил выделить мне в помощь какую-нибудь женщину. О нет, они хотят сами мне помогать, сами хотят чесать и стричь кроликов. Я только должен им показать, как это делается.
Но прошло две недели, прежде чем они смогли приступить к работе, ибо они заказали себе для работы великолепные белые то ли халаты, то ли мантии, и это лишний раз доказывает, что они не умели считать. Потом они взялись помогать, но помогали нерегулярно. Для них работа руками была чем-то вроде утренней гимнастики, которую можно делать, а можно и не делать.
Наконец они решились выделить мне специальную помощницу.
Это оказалась девушка родом из Пруссии, из Темплина, если я не ошибаюсь; где-то в тех краях она училась разводить ангорских кроликов. Небольшого роста шатенка, с прекрасными темными глазами и чувственным пухлым ртом, веселая и непоседливая, и вдобавок ребячливая, иной раз даже слишком, эдакий до времени выпавший из гнезда птенец лесной завирушки, который еще нуждается в защите и опоре и, кто бы ни пролетел мимо, разевает клюв в ожидании пищи. Я мысленно сразу же прозвал ее Завирушкой и позднее не раз произносил это вслух, так что она слышала. Но я не мог с ней особенно пускаться в разговоры, я ведь был «господин заведующий, что прикажете?».
Мы строили наши крольчатники — трехэтажные кроличьи домики с решетками из деревянных планок и с кормушками, которые можно наполнять снаружи. Во время этой работы я обучался разным приемам столярного ремесла, учился равнять бруски, располагать их вразбежку, утоплять гвозди и орудовать заклепками, натягивать проволочную сетку так, чтобы она не порхала, как гардины в южном борделе, по выражению Вунибальда Крюмера.
Вунибальду было уже сорок лет — старый хрыч, а еще не женатый, все стареющие девицы в деревне рассчитывали на него, но он на них — нет. Он жил вместе со своей старой матерью и боялся, что ни одна из домогающихся его женщин не сумеет так испечь ему воскресный пирог, как печет его мать.