Мой генерал
Шрифт:
— Что-о? — поразился Федор Тучков Четвертый.
Очевидно, знаменитое родство впрок не пошло — туповат был Тучков Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.
— Из того, что с утопленника сползали штаны, вы делаете вывод, что это… убийство? — слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.
— Да, — твердо сказала Марина.
— Смело, — оценил Тупой, — очень смело!
Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая разница? Он не верит ни одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух, еще больше укрепилась в мысли, что права
Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким несчастным случаем тут и не пахнет.
На берегу санаторного прудика произошло убийство.
Ночь была глухой и теплой и пахла травой, цветами, близким лесом. Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.
Марине всегда было тревожно, когда они обе — она сама и луна — находились поблизости друг от друга. Даже шторы всегда закрывала наглухо, чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с собой бессонницу, такую же голубую и жидкую, как ее собственный неровный и волнующий свет.
Марина перебежала газон и посмотрела вверх, на единственный освещенный балкон, ее собственный. Все остальные окна крыла «люкс» были темными — отдыхающие давно и сладко спали в своих санаторных постельках. Наверное, это было очень глупо — тащиться ночью на пруд, да еще перелезать для этого через балконные перила, да еще висеть на вытянутых руках, а потом прыгать и прислушиваться — балкон был довольно высоко от земли, хоть и считался первым этажом, но любопытство и нетерпение замучили ее, кроме того, она уверена, что искать «вещественные доказательства» следует именно ночью. Днем ее непременно увидит убийца — она точно знала, что убийца существует! — увидит и будет потом охотиться за ней, как и положено по законам жанра.
Или все-таки не стоило ночью тащиться на пруд?
Далекая деревенская собака перестала лаять, видно, завалилась спать в свою будку, набитую свежим пахучим сеном, — до утра. Марина поежилась. Холодно не было. Было страшно.
По голубой и серебряной от стеклянного лунного света асфальтовой дорожке она дошла до сетки теннисного корта. За углом спасительный и яркий свет балкона и тусклый фонарь уже не будут видны.
Еще можно вернуться. Пока еще можно.
Марина оглянулась, постояла и решительно сбежала вниз. Корт был справа, блестящий мелкими камушками и похожий на каток.
Летом не бывает катков. Катки бывают зимой.
Федор Тучков сказал, что больше всего на свете любит праздник Новый год, придурок.
Она отошла уже довольно далеко от темной громады корпуса и не слышала, как кто-то следом за ней тяжело спрыгнул с балкона. Цикады на секунду замолкли, а потом затрещали с новой силой, как будто потревоженные тяжелым прыжком.
Человек дошел до сетки и остановился. Луна была яркой, а тени очень четкими, как будто заштрихованными углем. Маринина тень бежала далеко впереди, переломленная сеткой, похожая на гигантского скорпиона на длинных тоненьких ножках.
«Куда ее понесло? Что ей там нужно в… — взгляд на часы, — …в два часа ночи?! Что она затевает? Или что-то знает? Если знает, то насколько… много?»
Человек еще постоял, поджидая, когда она исчезнет за поворотом, а потом двинулся следом.
Нужно посмотреть. Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля, хотя вряд ли эта рыжая и длинная особа всерьез опасна.
И все-таки нужно посмотреть.
Марине вдруг показалось, что в лунном свете у нее за спиной кто-то есть. Сердце похолодело, сжалось, словно заострилось, и стало острым краем молотить в ребра. Она остановилась, взялась рукой за шершавый и теплый ствол и быстро оглянулась.
Никого.
Ни окна, ни балкона, залитого ярким и теплым светом, отсюда, конечно, не было видно, но корт, похожий на каток, еще угадывался за деревьями, как будто успокаивал Марину — я рядом, а от меня уж и до дома рукой подать, ничего, не так уж и страшно!
Зачем и куда ее понесло?! Разве нельзя было дождаться утра?! Там и фонарей никаких нет, как она станет искать свое «вещественное доказательство»?!
«Если искать, — строго сказала она себе, — значит, надо искать сейчас. Если это убийство, значит, есть убийца. Если я стану искать у него на глазах, он догадается о том, что я все знаю».
«Он слишком много знал», всегда говорит гангстер над трупом своего бывшего друга. Любой уважающий себя гангстер рано или поздно непременно убивает своего бывшего друга, потому что тот «слишком много знал»!
Впереди блеснул пруд, и потянуло запахом гнили и застоявшейся воды. Марина выскочила на холодный песок в черных кляксах пролезшей травы и огляделась.
Лес на той стороне был темным — сплошная непроглядная чернота, а над ней, чуть светлее, ночное небо. Почти на макушках деревьев сидела луна, до воды свесив призрачные голубые ноги. Лунные ноги полоскались в воде — посередине пруд морщило и рябило, заливало неверным светом. В тишине вода тихонько плескалась под старыми мостками.
Там Марина нашла утопленника. Наверное, ночь была такой же теплой и тихой, и луна так же полоскалась в пруду, а он уже лежал там, раскрыв мертвые глаза.
Марина стиснула кулачок, так что ногти впились в мякоть ладони: «Так нельзя. Если ты так боишься, лучше уходи».
И не двинулась с места.
В лесу вдруг что-то обвалилось, как будто треснула ветка или неловко пошевелился кто-то большой и тяжелый. Дыхание остановилось, кажется, навсегда. Марина вглядывалась в черноту, так, что в глазах зарябило.
Нужно возвращаться домой. Все равно она ничего не найдет. Если ремень валяется в траве, она ни за что его не найдет.
Вот только она была совершенно уверена, что валяется он вовсе не в траве.
Странным голосом крикнула какая-то ночная птица, и рябь по воде как будто побежала быстрее.
Марина вытащила из песка палку — не такую ужасную, как та, которой она подгоняла к себе свою шляпу из итальянской соломки, а обычную палку, мокрую, шершавую, пахнувшую водорослями.
Какая разница, подумала она, взвешивая в руке палку, какая разница, день или ночь! Все равно то, что она ищет, нельзя увидеть просто так, с мостков. А тогда какая разница, день или ночь?