Мой истинный враг
Шрифт:
– Ты близко, – просто говорит он.
Ребекка смотрит прямо в глаза, ее дыхание ни на грамм не сбивается, а сердце стучит так ровно, будто бы ей в самом деле плевать. Что, очевидно, так и есть.
Зато Мэтта пошатывает на месте.
– Тебя это волнует? То, что я близко?
– Да, Ребекка, меня это волнует.
Какой смысл отпираться, если уже по уши в дерьме?
И эта девчонка, она просто дьявол, и она сейчас знает, какая власть в ее руках, поэтому она облизывает губы, не пошло, а совершенно обыкновенно (Необыкновенно), и легонько теребит пальцами воротник на рубашке Мэтта.
– Ты смешной.
– Это
Ребекка искривляет губы и мотает головой:
– Прости, но буду. Знаешь, эти люди, – она кивает на Тима и Дэна, которые переговариваются друг с другом, пока Филип делает вид, что слушает их, на самом деле прислушиваясь к каждому слову Ребекки. – Это все было для них. Этот спектакль, в котором Филип – строгий старший брат, а я ворчливая сестра-подросток, о которой нужно заботиться. Мы с ним так делаем каждый раз, когда оказываемся вместе где-то, помимо дома. Он меня за что-то отчитывает, я делаю вид, что чертовски обиделась, но вот в чем прикол, – Ребекка улыбается как-то слегка нетрезво. – Когда в понедельник я приду в колледж, в моем шкафчике будет лежать мое фальшивое удостоверение, знаешь почему? Потому что это не его гребаное дело, пью я, хожу ли я по барам или нет. Все это, вся моя жизнь – не его дело, он лишь может сделать вид, что наказывает меня на публике, но мы вернемся домой, и я зайду в свою комнату, и все, на что он будет способен там – это обходить меня стороной. Потому что мы НЕ семья, Мэтт. Мы – не то, что думают люди. И мы не то, за что нас сейчас принял ты.
И ее рука просто соскальзывает с плеча, а потом она уходит, прихватив две бутылки – для себя и для Эммы.
Мэтт находит взглядом виноватый взгляд Филипа и чертыхается сквозь зубы.
«Где ты?»
«Кто это?»
«Мэтт».
«О, тогда ответ на твой вопрос – не твое дело».
Ребекка какая-то по-утреннему уютная, когда вплывает на кухню в понедельник. Она потягивается, разминая кости, а ее футболка от пижамы, очевидно, просто не может не задраться, оголяя острые тазовые косточки и очень красивый пресс. Мэтт сглатывает и поворачивается обратно к плите. И начинается.
Он никогда не думал, что у него будут такие проблемы с его волком вне полнолуния. Но, оказывается, находиться рядом с Ребеккой довольно тяжело.
Мэтт уговаривает своего волка терпеть. Он просит его, умоляет.
Вот так, волчище. У тебя получится.
– Как-то поганенько работает эта твоя связь, не находишь? – спрашивает Ребекка и открывает холодильник, попутно зевая. Достает оттуда банан, запрыгивает на стол и начинает чистить его, забавно высунув язык на бок.
Мэтт заливает кипяток в свою кружку и морщится, когда порошок, засыпанный туда ранее, скатывается в уродливые комочки.
– Почему?
– А ты разве не должен был, ну, не знаю, учуять меня? Я про твое сообщение «Где ты?»
– А, да. Наверное, из-за специй обоняние притупилось.
Он разворачивается, опираясь задницей о столешницу, и пользуется тем, что Ребекка занята чисткой банана, чтобы рассмотреть ее.
Ребекка с утра – это милейшая вещь на свете. Она очень расслаблена и взъерошена, глаза немного припухшие ото сна, а волосы в беспорядке. Ее футболка съехала в бок, буквально на сантиметр оголяя
Если говорить о запахах, то Ребекка пахнет солнцем и зубной пастой. Мэтт задерживает взгляд на родинках на ее шее и едва сдерживает улыбку, представляя, как с одной родинки на другую прыгает солнечный луч рано утром, пока она еще спит, раскинувшись на своей кровати.
Ее губы припухшие, шершавый язык то и дело скользит сначала по одной губе, потом по другой, делая их влажными. Мэтт отдал бы все, пожалуй, чтобы так же попробовать их на вкус.
В какое-то мгновение Ребекка ловит его взгляд и вскидывает брови. Мэтт мысленно пинает себя в бок и прокашливается, отворачиваясь.
Несколько минут он слушает шипение чайника. Каша в его кружке все еще не хочет напоминать напиток, и Мэтт уже собирается выплеснуть ее в раковину, когда Ребекка оказывается рядом. Не так близко, как в прошлый раз, в баре, но достаточно, чтобы его слегка закоротило.
– Мэттью, позволь узнать, что ты делаешь?
Чтобы вы понимали – Мэтт терпеть не может свое полное имя. Оно всю жизнь казалось ему уродским. Но когда Ребекка произносит его, это звучит, как настоящая песня. Кажется, у него проблемы. Кажется, даже если она начнет его оскорблять, это будет казаться ему песней.
Мэтт поворачивается и смотрит в ее лицо. С такого ракурса ее глаза кажутся еще более яркими. И это просто… С ума сойти можно.
– Завариваю какао.
– Постой, что? Нет. Нет, ты не завариваешь какао, ты просто насыпал порошок в кружку, залил кипятком и ждешь, что он – что?
– Эм, растворится?
– Омойбог, не можешь же ты быть настолько беспомощным.
Мэтт тянется и достает с полки коробку из-под какао.
– Нет, постой, в инструкции так и написано.
Ребекка тяжело вздыхает, отбирает у него коробку и ставит на стол.
– Мэттью, инструкции для лохов, а ты совершил две чудовищные ошибки. Во-первых, ты насыпал порошок в кружку, а нужно в кастрюлю…
– Но здесь написано…
– Там написана ерунда. И вторая ошибка – ты не достал молоко.
Мэтт смотрит на нее и хлопает глазами. В последний раз ему так мозги промывали по поводу готовки лет двенадцать назад. Он тогда попытался поджарить попкорн, в итоге огреб от мамы за то, что надымил на кухне. А потом она объясняла ему, как правильно это делать. Объясняла на пальцах, словно слабоумному. Ребекка прямо сейчас – вылитая мама.
– Я не пью молоко.
– Тебе и не нужно пить молоко, тебе нужно приготовить какао. Это разные вещи.
И она просто хлопает его по щеке. Легонько, как бы сообщая: ты придурок, но ты не безнадежен. И пока Мэтт пытается не упасть в обморок, Ребекка успевает достать кастрюлю из шкафа, молоко из холодильника и начать что-то насвистывать над плитой.
У нее все выходит на удивление просто. Мэтт только и успевает, что следить за ее пальцами, которыми она распечатывает пакет с молоком или открывает коробку. По кухне разлетается приятный запах, и Мэтт удивлен, что на него еще не сбежались отец и Филип – главные любители сладостей.