Мой истинный враг

Карвер Крис

Иногда боль кажется Ребекке живой. Она думает о ней, представляет ее, и она всегда предстает перед ней в разных образах. Красивая девушка с длинными, ниже талии, светлыми волосами или же старуха, у которой нет зубов, щеки впали, а в пустых глазницах медленно умирает жизнь. И она не знает, который из образов пугает ее больше.

Вернувшись в спальню, Ребекка пытается вспомнить, как она вернулась домой с кладбища, но воспоминания не приходят.

На тумбочке лежат чистые бинты, средства для обработки ран, пара таблеток и стакан воды.

Ребекка выпивает таблетки, криво перевязывает руки, обильно смазав их оставленной мазью, и вздыхает. Есть соблазн снова лечь спать, но желудок немилосердно урчит. Ребекка шмыгает носом и закрывает глаза.

Все, что крутится в голове: «Что же я наделала». И эта фраза относится ко всему сразу. К прошлому. К настоящему. К будущему, потому что она не представляет, сможет ли жить дальше после всего, что произошло.

На глаза наворачиваются слезы. Ребекка позволяет им солеными дорожками спуститься к подбородку, и лишь потом смахивает, удивляясь, как вообще в ее организме до сих пор есть жидкость после того, сколько она плакала вчера.

Глава 21

Ребекка спускается вниз, и ей кажется, что все ее тело покрыто шрамами. Она практически чувствует засохшие корки по всему своему лицу и телу, ведь на нее никогда прежде не смотрели с такой жалостью. Ладно, возможно смотрели той ночью, восемь лет назад, но тогда она вообще не соображала и не видела, какими были эти взгляды.

– Простите, я опоздала к ужину, – тихо говорит она. Сэлмоны уже приступили к десерту, поэтому ей немного неловко.

– Ничего страшного, дорогая, – Натали встает, чтобы принести приборы для нее и еду.

Филип кивает на стоящий рядом с ним стул, и Ребекка опускается на него, натягивая рукава футболки так, чтобы часть бинтов оказалась спрятана. Эстер таращится на ее руки, явно чувствуя яркий запах крови.

В полной тишине Ребекка начинает есть. Сэлмоны молча переглядываются, пока отец не заводит какой-то бессмысленный разговор о резко испортившейся погоде, и остальные не подхватывают его.

– А где Мэтт? – осторожно интересуется Ребекка, накалывая кусочек рыбы на вилку.

Она впервые спрашивает о Мэтте, так что за этим следует еще несколько секунд тишины, вполне предсказуемо, надо признать.

– Он ушел по делам, скоро будет, – улыбается Филип.

– Он пропустил ужин?

– Поверь, мама уже сказала ему все, что думает по этому поводу.

Нелепая несмешная шутка Филипа вызывает у Ребекки намек на улыбку. Вернее, она пытается улыбнуться, но сухие губы трескаются, и она чувствует привкус крови, смачивая рот слюной.

– Я дам тебе обезвреживающую мазь, – продолжает Филип, а Натали бросает на него гневный взгляд, словно он сказал что-то ужасное.

– Спасибо.

Все это напоминает какой-то спектакль. Натянутые улыбки, но в глазах застывшие слезы. Вежливая беседа, от которой кусочки еды просятся обратно.

Ребекка хочет поговорить с

ними – да боже, впервые в жизни просто поговорить, – у нее куча вопросов, ни одного ответа, ей нужно, чтобы кто-то ответил, успокоил, помог разобраться.

Но она не знает, как начать.

– Поговорим, когда ты будешь готова? – спрашивает Натали так тихо, будто никого кроме них двоих за этим столом нет.

Ребекка смотрит в ее глаза и благодарно кивает.

– Конечно.

* * *

Темнота за окном густеет, как растопленный шоколад на холоде. Сначала становится плотной, тягучей, а потом целиком обволакивает, не пропуская свет.

Ребекка не включает ночник. Она подбрасывает в воздух мяч для лакросса, ловит его и снова подбрасывает. Ее тело затекло, потому что она сидит в кресле, не меняя позы, уже несколько часов. Она напряжена и сосредоточена.

Мяч со свистом подлетает вверх и с шлепком падает обратно в ладонь. Снова вверх – в ладонь, вверх – в ладонь, и так до бесконечности.

Ребекка вымотана, она бесконечно устала, будто не спала неделю, работала и была максимально нагружена. Она без сил, все тело от слабости будто превратилось в желе. Ткни пальцем, и она начнет трястись, пружиня.

Наконец, ближе к полуночи, она слышит хлопок входной двери, звон ключей и шаги, приближающиеся в ее сторону.

Под этими шагами лестница слегка поскрипывает, и Ребекка закрывает глаза.

Она представляет походку Мэтта, его слегка опущенные плечи и выпирающие, подобно крыльям, лопатки.

Ребекка выпрямляется, слушая, как Мэтт, чуть притормозив у ее двери, снова ускоряет шаг и уходит к себе.

К слабости прибавляется еще и сильнейший нервоз. Ей кажется, что она потеряла способность говорить. Подходит к зеркалу, смотрит в свое отражение и видит только тень от ресниц и пугающе яркие глаза, светящиеся в темноте.

Чтобы дойти до комнаты Мэтта, уходит полторы минуты и тысяча вдохов, от которых грудь снова начинает раздирать болью.

Ребекка коротко стучит и, не дождавшись ответа, входит внутрь, прикрывая за собой дверь.

Мэтт стоит у кровати, его куртка лежит на покрывале, остальную одежду он еще не снял.

Их взгляды встречаются.

Ребекка ждет презрения, отчужденности или на худой конец жалости, но этого нет. Мэтт спокоен и смотрит с нежностью, правда не улыбается, а Ребекка так хотела бы увидеть его улыбку сейчас.

– Привет, – говорит она. В горле сухо, как в пустыне, и она очень хочет глоток воды.

– Привет.

Разговор ни о чем.

Мэтт снимает с руки часы, кладет на тумбочку и снова смотрит на Ребекку.

– Проходи.

Ребекка не впервые в комнате Мэтта, но сейчас все здесь кажется совсем другим. Если тогда, в ее первый раз, ей казалось, что, проведи она здесь лишнюю минуту, ее стошнит, то теперь хочется сесть на стул, кровать, кресло, закрыть глаза и пить глотками этот густой запах Мэтта.