Мой истинный враг
Шрифт:
Она садится на край кровати. Мэтт, внимательно рассматривая ее, приземляется рядом. Между ними около полуметра, но Ребекке кажется, что их тела слепились друг с другом, что они слишком глубоко проникли друг в друга, и нет никакой силы в этом мире, способной их разделить.
Она поднимает взгляд. Смотреть в глаза Мэтта страшно, но страшнее не смотреть. Его грудь такая рельефная и гладкая под футболкой. Ребекка смотрит на его плечи, на грудь, на линию живота… Наклоняется и толкает Мэтта лбом куда-то в ключицу. Хочется
Она остается сидеть вот так, уткнувшись головой в грудь Мэтта, пока тот не обхватывает ее затылок ладонью и не сжимает до боли.
Ребекка вырывается, дышит с тяжестью, смотрит зло.
Мэтт хватает ее за футболку, встряхивает, опрокидывает на кровать, лицом вниз, и давит, давит на затылок, будто пытаясь задушить.
Ребекка терпит, потому что это давление – пожалуй, лучшее, что она испытывала в своей жизни.
– Как же ты меня достала, Ребекка, – шепчет, наклонившись низко к самому уху. Она всхлипывает, не шевелясь, ей нечем дышать. – Ты даже не представляешь, сколько боли ты мне причинила.
Она представляет.
Потому что каждый брошенный в Сэлмона невидимый клинок боли – это клинок и в сердце Ребекки тоже. Хэнк был прав. Они оба чувствуют это. На равных.
Мэтт переворачивает ее на спину рывком. Ребекка хватает воздух жадно, глотками. Широко открывает глаза и все, что может видеть – лицо Мэтта, нависшего над ней.
Мэтт больше не касается ее, его руки лежат на кровати по обе стороны от головы Ребекки, его колено упирается в матрас между ее ног, но он не касается Ребекки.
Кожа горит без прикосновений. В голове кашей распухают мысли. Вот-вот, и ее прорвет до очередной истерики, до очередного срыва, после которого, если она выживет – это будет чертовская, блять, удача.
– Мэтт, – имя выходит рвано, выходит всхлипом на вдохе. Глаза его темнеют, и Ребекка только сейчас замечает, какие же они у него волчьи.
И тут Мэтт говорит то, от чего плотину чувств Ребекки прорывает, и их уже не остановить. Никак. Никогда.
Он говорит:
– Я люблю тебя, Ребекка, как ты не понимаешь?
Ребекка закрывает глаза, делает маленький вдох, который, как она надеется, спасет ее, убережет, даст еще один шанс.
– Я понимаю, – шепчет одними губами. Верхняя снова лопается, капелька крови собирается на поверхности кожи, и Ребекка ощущает пальцы Мэтта на своих губах, а это самое страшное для нее наказание.
– Ты пришла ко мне. Зачем?
Приходится снова открыть глаза, потому что по интонации Мэтта совершенно непонятно, злится он, любит он, оберегает или хочет задушить собственными руками.
– Я не знаю, – шепчет в ответ, ощущая жар чужого тела так близко к своему. – Просто я чувствую.
– Чувствуешь? – грустная усмешка, и снова ровные губы, шальной взгляд. – Надо же.
– Да,
Она делает вдох, наполняя легкие его запахом.
Глава 22
8 лет назад
«… всем постам…»
«Пропал ребенок! Повторяю: пропал ребенок»
«… к югу от заповедника»
«Координаты…»
«Свяжитесь с округом Кломонд…»
Худенькая девочка в тонкой курточке с капюшоном петляла между деревьев в кромешной темноте. Свет луны, пытаясь помочь ей, изо всех сил продирался сквозь ветви деревьев, но лес был густым, деревья стояли близко друг к другу, и, возможно, за тяжелыми кронами где-то пряталась тропинка, но девочка не видела ее.
Она ничего не видела.
Она бежала, потому что ноги сами несли ее.
Бежала, потому что чувствовала, что должна. Ее вела чужая боль, ее тянуло туда, потому что не было в мире ничего важнее.
– Я нужна ему. Я нужна ему. Я нужна ему.
От земли поднимается влага. Солнце нагревает поляну, кое-где лежит снег, но его совсем мало, и внутреннее чутье намекает на то, что он лишний здесь. Будто вырезали с другой картинки и прифотошопили сюда. Мэтт ступает по траве, неспешно огибая одно дерево за другим. Он слышит топот ног позади себя. Он не оборачивается, потому что знает, что это Ребекка, и она бежит к нему.
Когда руки смыкаются на плечах, Мэтт лишь улыбается и подхватывает ее под коленками, принимая на себя ее вес. Она родная, легкая и так хорошо пахнет.
– Я просила подождать меня! – выкрикивает Ребекка ему в ухо.
Мэтт поворачивает голову, их щеки соприкасаются. Нежная кожа Ребекки контрастирует с его щетиной. Хочется снять ее с себя, прижать к дереву и поцеловать. Вылизывать ее рот нежно и нарочито медленно, чтобы Ребекка извивалась под ним, прижималась всем телом и требовала большего.
– Где мама? – спрашивает Ребекка, и Мэтт какое-то время не может понять, о ком она. Мама. Мама Ребекки мертва, а Натали она никогда так не называла.
– Мама? – переспрашивает, чувствуя подвох. Солнце становится ярче, макушку припекает.
Ребекка улыбается ему, крепче обнимая за плечи.
– Да, Мэтт, наша мама. Где ты витаешь?
Где он витает. В облаках? В мечтах?
Во сне. Осознание сваливается на голову тяжелой тучей.
Бирюзовое небо размывается, тяжесть тела Ребекки, такая ощутимая во сне, сейчас рассеивается, и Мэтт стоит на пустыре, вокруг темнота, только голубые глаза горят в двух метрах от него, как светлячки. Они горят ярко и зло. Мэтт не видит их обладателя, но может воспроизвести в голове его лицо, его голос, даже полуулыбку, которая никогда не влечет за собой ничего хорошего.