Мой Лерой
Шрифт:
– Нет, не все, Ленна! – отстранился он, медленно продвигаясь к входной двери. – Они не могут заставить тебя не копать…
***
Это были последние слова Эндрю, которые я до сих пор слышу так, словно он только что их произнес. Глядя на эти цветы, я на мгновение представила, что это он их принес. Мой милый проснулся раньше всех и спустился в ущелье. Умывшись холодным горным ручьем, он осмотрел склоны в поисках леопольда – синего потомка тюльпана. Забравшись по камням на опасный обрыв, Эндрю нарвал целый букет. Мое утро могло бы стать еще романтичнее, если б я не знала его слишком хорошо, чтоб во все это поверить.
В воскресенье не принято работать. Всем настоятельно рекомендуется проводить этот день, даря отдых телу. Меня же снова тянуло на плато, но ехать туда одной не имело никакого смысла. Я не могла начать раскопки, пока не будут готовы шахты – обязательное укрытие от непогоды. На востоке горизонт Гардокки усеян ветряками – предупредителями шторма. Даже если я вовремя посмотрю в бинокль и замечу их сигналы, то, по дороге с западного склона домой, шторм непременно нагонит меня на половине пути. Тогда можно забыть не только о машине, но и о собственной жизни. Раньше у нас были вышки с датчиками восточнее долины, но, как мы их не укрепляли, бури на равнине разгонялись до немыслимых скоростей и разбивали все сооружения вдребезги. Вокруг Гардокки только пустоши, по которым передвижение невозможно. У нас нет сообщения с другими городами, но мы знаем, что они есть – ветер постоянно приносит свидетельства их существования.
Из-за несносной погоды четыре месяца в году мы проводим в самоизоляции дома, и мне было не привыкать сидеть в своей пещере. Но сегодня мысли гоняли меня из угла в угол, не давая присесть. Пересекая просторный зал, меня неизменно тянуло на балкон, откуда в бинокль я могла увидеть свое плато. На нем виднелся раскопанный мною сильно покореженный временем штырь, предназначение которого я до недавнего времени не знала. Мы собирались делать дополнительную лабораторию для работы с большими предметами, выбрав для безопасности западный участок долины с рыхлым песчаником. Там не только было легко копать, но и отсутствовали пальцеобразные горные образования, которые мы прогрызали, словно черви, себе под жилища. В таких домах нам не грозило испепеляющее пекло летом и суровый мороз зимой, ветра, сокрушающие все на своем пути, и пылевые бури, способные отбросить любое препятствие на сотни километров в пустошь.
Помню, в тот день мне показали место на карте, и я отправилась в путь. Взяв измерительные приборы, я села в свой автомобиль, корпус которого состоит из плавно изогнутых солнечных панелей. В Гардокки не бывает пасмурно, потому что тучи пролетают над долиной с ошеломительной скоростью в период бурь, а дальше снова солнце, ультрафиолет и радиация.
«Примерно час в пути и три укрытия по дороге на случай бурь, – просчитала я в голове. – Быстрый осмотр и назад».
Дорога заняла больше. Ветряки обнажили красные линии, что служило сигналом к восточному ветру. В ста метрах родительский дом, и это был хороший повод заглянуть и пообедать. Загнав хрупкий авто в гараж, я вручную закрыла ворота и поднялась по узкой винтовой лестнице, опираясь на шершавые каменные стены. Вместе с мамой меня встретил запах грибного супа.
– Еще пять минут и к столу, – сообщила она, приветливо чмокнув в щеку.
– Я никуда не тороплюсь, – призналась я, подходя к дребезжащему наностеклу.
У нее открывался прекрасный вид на ущелье – единственное место, где ветра оставляли нетронутыми деревья, почву и животных. Мы бережно хранили этот оазис, стараясь не заходить туда без надобности. Через секунду все заволокло желтой пылью. Я развернулась и прошла по мягкому ковру к столу. Это был дом, где я выросла. Здесь было родным абсолютно все. Высокие своды не давили пещерной тяжестью, а острые углы межкомнатных коридоров здорово с годами обтесались. Теперь это сверхнадежное и уютное помещение и вправду походило на аккуратно выеденные червем пазухи в спелом яблоке.
– Какие новости? Куда ты едешь? – наливая суп, спросила мама.
– Альберто нужна новая лаборатория, – вооружившись ложкой, ответила я.
– А что случилось с прежней? Опять воды?
– Нет, все сухо, но негде работать. Много нового оборудования.
Мама переживающе вздохнула.
– Он все еще хочет летать?
– Конечно, – причмокивая от удовольствия, продолжала я, – нам всем бы не мешало улететь отсюда.
Она задумалась и отошла к окну.
– Откуда мы знаем, что там?
– Там города и люди, такие же как и мы, – игнорируя ее тревогу, я аккуратно пробиралась в коридорах беседы так, чтоб не задеть больных тем.
– Но живут ли они лучше? Имеют ли больше?
– Как знать. Но ответов не будет, если не стремиться узнать.
Она сомкнула руки и молча подошла к выбитым в стене полкам с фотографиями. На тонких и невероятно плотных пленках запечатлелись наши лица, когда еще отец был жив. Она провела ладонью по его добрым глазам, и они моргнули в ответ, а тонкие губы расплылись в улыбке, обнажая белые зубы.
– Когда первые люди спустились сюда с лунной базы, они положили здесь жизни, чтоб мы могли существовать. Тогда речь не шла о техническом развитии или путешествиях, все силы были брошены на выживание. И когда я вижу, чего мы достигли всего за сто пятьдесят лет, я боюсь одним неверным решением перечеркнуть их труды, жизни и надежды.
– Мам, ну опять ты за свое. Откуда, этот страх, что мы умрем?
– Пока ты молода, ты хочешь знать. И знать есть самое сильное твое желание. Но когда ты становишься матерью, то любопытство не то чтобы отходит на второй план, оно становится твоим врагом.
– Но почему? – воспротивилась я.
– Потому что оно отбирает жизнь у твоих детей!
Мне повезло, что я осушила тарелку с супом, потому что после этой фразы мне резко перехотелось есть.
– Я полежу немного, что-то мне нехорошо.
Привычка из детства ссылаться на плохое здоровье и уходить от разговоров сработала вновь. Я прошла в мамину спальню лишенную каких либо окон, и, обернувшись, крикнула:
– Подними меня, когда пройдет буря!
Раздалось печальное «хорошо», и я плюхнулась на мягкую перину. Круглый свод комнаты притянул мой взгляд, и я надолго погрузилась в странные раздумья. Быть может, если б я родилась на лунной станции, то приняла бы Гардокки за самое прекрасное место в солнечной системе. Но отчего-то во мне жило чувство, что где-то люди живут лучше. Они не прячутся в норах, не высчитывают время, чтоб выйти на улицу и не сидят в заточении целых четыре месяца в году. Возможно, они строят дома в лесах, путешествуют, познавая мир, и даже плавают в море, как повествуют мифы. А мы привязаны к этому клочку земли, заточены в скалах, не имея понятия о будущем и прошлом. Зачем тогда жить? Чтоб просто выжить?
Спасительное солнце вышло, и я могла снова бежать как можно дальше от своих размышлений. Уже совсем скоро, добравшись до места, я осматривала вертикальный тридцатиметровый обрыв. Не так высоко проглядывался обвал, где, судя по всему, и стоило начинать. Я вытянула ладонь и закрыла глаза. Небольшое мозговое усилие и перед глазами на сером фоне высветились силуэты камней средней величины, мелкого песка, и огромных глыб. Прижавшись, они теснились, не создавая меж собой практически ни единой пустоты. Чуть правее камни сильно дробились, но за щебнем на два метра вглубь располагался отросток скальной породы, уходящий на пятьдесят метров ввысь. Начав копать, без первостепенного сканирования почвы, очень скоро мы на него наткнемся и вся работа насмарку. Я опустила руку секундой раньше, чем открыла глаза. В голове негативом отпечатались правильные линии округлых сводов. Взглянув под ноги, я принялась шокировано рассматривать желтый песок под пыльными ботинками.