Мой труп
Шрифт:
– Помочь… - «Хороший парень» поднял с пола мой школьный альбом по рисованию.
– Зачем ты вообще хранишь это… - Он не ставил знаки вопроса в конце.
Я не ответила.
Мой дом задыхался от старых вещей. Я никогда ничего не выбрасывала. Наверно, это многое объясняло. Я бережно хранила свое прошлое уже потому, что мое будущее было ограничено коротким и звонким словом «смерть». Все, что я любила, осталось в прошлом. И я тоже осталась там. Я пошла не туда… В миг, когда мое подсознание отметило это, я встала пнем - ни вперед, ни назад. Тот, кто не живет, - умирает. Стоячая вода в стакане мутнеет и начинает вонять.
Я могла стать редактором каждого третьего издания, в котором работала. Еще на третьем курсе обнаружилось: я могу писать обо всем - рекламные статьи о стиральных машинах и брачных агентствах, аналитические - о психологии и общественном транспорте. (Разве не говорила нам на первом курсе Ермолова: «Изученье искусства, отображающего жизнь, включает в себя изучение мира и человечества»!) Всем всюду всегда нравилось, как я работала. Им не нравилась я. Мой скучливо-пренебрежительный взгляд человека, неприкрыто презирающего их суетный мир… только за то, что это не мой суетный мир!
Я могла пойти вслед за Ариной. Сколько раз она лягала меня, уговаривая замутить что-то на пару, как прежде. Почему я решила, что она так уж несчастлива там, в своем «замке»? Лишь потому, что я не смогла быть счастлива там? Как и Женя, Арина оказалась «человеком для жизни» - недоумевающим, а зачем ей «зачем»? И однажды мы просто разминулись с ней в жанрах.
Для Арины театральный был только пропуском в красивую жизнь, у пропуска вышел срок годности - она сменила его на другой. Арина никогда не предавала театр. Потому что никогда не любила его так, как я. Просто на первом курсе моей любви хватало на нас двоих, как и ее любви к приключениям какое-то время хватало на обеих. Арина тащила меня за собой. И я пошла за компанию… Не туда! Но я не собиралась спихивать вину на Арину, на Костю, на В. И. Ленина.
«Последнее дело обвинять кого-то в том, что проплыла по жизни, как щепка, - будучи человеком».
Нет, это я не о себе - это я о Катерине из «Грозы» написала [22] .
Я сидела на корточках, открыв творческий дневник за первый курс, приоткрыв потрясенный рот. Невозможно поверить! В то время я презирала людей, неспособных бросить все, послать всех и гордо уйти в интересующем их направлении. В восемнадцать лет я осуждала Катерину за слабовольное решение покончить с собой. Вот и жри свою правду! Вот и ответ, зачем я храню. Где-то среди этого хлама всегда лежала моя правда, и я надеялась найти ее.
22
Катерина - главный персонаж пьесы А. Островского «Гроза». Не в силах изменить свою жизнь, Катерина принимает решение покончить с собой.
Сколько у меня осталось часов, чтоб понять… Кто убил Андрея? Любил ли он меня?
Можно ли пройти свою точку невозвращения и вернутся обратно, как Орфей с того света?!
Я не знала ответа.
– Женя, - взволнованно спросила я, - а ты не хочешь вернуться в свой город, жениться, найти нормальную работу? Подумай, что тебя ждет? Так и будешь играть официантов в буфете, снимать комнату. Выйдешь в тираж, сопьешься и умрешь на помойке. Сколько вас таких. В каждом театре! Театр не любит подкидышей. И жизнь тоже.
– Что ты хочешь от меня?
– разозлился он. Разозлился устало, без чувств.
– Мне тридцать семь лет. А это работа… Я не знаю другой профессии.
Безнадежен.
Как я!
Я проглотила его разочарование - оно скользнуло по горлу и легло в желудке округлым камнем. Мне вдруг захотелось ударить его - ударить Женю за то, что он так похож на меня. Так непохож на Андрея!
«Я пошла не туда…»
«Так возвращайся!» - для Андрея Фирстова жизнь никогда не представляла проблемы.
«Нет, в Киеве театр умер. Вот у вас в Москве, да…»
«Так переезжай к нам».
Сколько лет я собиралась ехать туда, где театр еще жив? Когда, в какой день, в какой час я поняла, что уже никуда не уеду, не изменю свою привычно-бессмысленную жизнь? Все кончено. Пьеса «Три сестры».
«Люди пьют чай, а в это время рушатся их судьбы», - охарактеризовал Игнатий Валерьевич смысл всех чеховских пьес.
Люди показывают друзьям стриптиз, а в это время рушится их судьба. Например, рушится Советский Союз, театр или вера, что жизнь в принципе можно изменить к лучшему.
Не верить, что жизнь в принципе можно изменить к лучшему, - это и есть, наверно, самое страшное! Это и есть непроходимая точка невозвращения. Орфей - настоящий Орфей - вернулся из ада лишь потому, что верил: можно вернуться даже оттуда!
– Если б Андрей любил меня, он бы заставил меня сделать хоть что-то! Он сделал бы что-то… - взъерепенилась я.
– Он делал… звонил, хотел переехать сюда. Он не виноват, что ты ничего не замечаешь.
– А ты замечаешь?!
– вспыхнула я.
– Я говорю с тобой, а ты не слышишь меня! Я стою тут, а ты не видишь. Ты хочешь понять меня? Это просто. Пойми себя, и поймешь меня. Есть такие жизни, которые просто не хочется замечать.
– Неужели ты правда не знала, что он любит тебя?
Он не услышал. Не увидел. Ни меня. Ни себя. Он видел только Андрея. Он не хотел знать обо мне ничего, кроме ответа на вопрос, неотъемлемый от моей эпитафии «Любимая девушка друга». Всему остальному надлежало лежать под землей. И мне, в понимании Жени, надлежало лежать под землей - вместо Андрея.
– Скажи, а ты можешь поклясться, что это правда?
– обреченно сказала я.
– Секунду назад ты был уверен, что Рита убила его от безумной любви… Все любят твоего Андрея! Все от него без ума. Если бы утром тебя спросили: «Саня любит его?», ты б сказал: «Да». Не колеблясь!
– Сказал бы…
– Сказал за меня! От себя. Но это не мы - ты любил его так.
– Он был моим другом. Не понимаю, как ты могла не любить его…
– Так же, как ты Арину. Арина сказала, что вчера ты ревновал ее к Доброхотову.
– Я?
– моргнул Женя.
– Она так и сказала?
– Сказала: «Ему очень не понравилось, когда Доброхотов начал меня обнимать».
– Не понравилось… - занервничал он.
– Но не в том смысле. Доброхотов ведь с Олей… Оля расстроилась. Арина все поняла неправильно…