Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
– Ты понимаешь, все хорошо, но с композицией у тебя не все в порядке. Ты хотел по-катаевски сначала, а потом перешел на пушкинскую традицию, когда все цепляется одно за другое.
– Я хотел, чтобы логически вытекало одно из другого.
– Нам же не важно, что ты думал, когда писал, ты же не будешь каждому читателю объяснять, как ты хотел логически развить события и образы, он ведь только читатель. Разорвано получается, ты покажи это.
И вот уже второй день Олег после этого разговора с благодарностью говорит о Лихоносове.
– Как он мне помог. Я и сам все думал об этом, но не знал, что с этими эпизодами делать, а сейчас так все стало ясно. Все мои герои жили как-то обособленно, а сейчас я ввожу письмо Аллы, которое она мне написала в Грузию. Я только что вступил в Союз писателей, поехал в первую командировку, задержался там, там же и получил ее письмо. Трогательное письмо, но тогда я ничего не понимал. Теперь мне яснее стало, что надо добавить и про семью моего героя. Сколько моя мама доставляла Алле хлопот, как она ревновала своего «задрипона» (так Олег величал своего отчима. – В. П.) ко всем женщинам, в том числе и к Алле. Представь себе, она часами ходила по маршруту задрипона и вымеряла, сколько ему понадобится времени от магазина до дома, сколько от рынка до дома. И если на несколько минут опаздывает, то устраивала ему такие концерты, что мороз по коже продирает даже сейчас. А однажды, смешно сказать, поливала кипятком лифт, заподозрив, что он возвращается с какой-то женщиной. Каково же было ей, когда она увидела ошпаренного задрипона с каким-то полковником, отставником, конечно.
Вот так, Галина Ивановна, и живем. У меня пока дела крутятся только вокруг рецензий: ведь их было шесть, сейчас поменьше, думаю раскидать их за три дня, может, за пять, а потом начать «воениздатовской» книжкой заниматься. Попробовал я заниматься этим с самого начала, ничего не получилось, ни одной мысли не приходило, так выхолостила меня зима. (Борьба за квартиру.)
Намеревался я тебе писать каждый день, передавать все наши разговоры, бывают очень интересные, но тогда, я почувствовал, я ничего больше не напишу.
Галя! Олегу очень понравился мой массажер. Он будет в Москве числа десятого. При случае не могла ли бы ты купить ему и Лихоносову, они не хотят отставать от меня, уж очень я нахваливаю его воздействие, Олег считает, что поэтому-то я у него и выигрываю.
Все время вспоминаю прошлый год. Как я был тогда счастлив от возможности нашей поехать вместе, сейчас все время думаю об этом, всегда будем вместе ездить. Так хочется, мамуля, особенно утром, чтобы мы были вместе.
Ребятам, моим милым мальчикам, завтра напишу, кажется, мне что-то интересное приснится.
Целую, целую, целую...
Ваш повелитель и слуга Виктор Петелин.
Мама! Все у меня в порядке, чувствую себя нормально, хоть давление, как Клава сказала, еще не совсем в норме. Ну ничего. Целую тебя, всем нашим приветы и поклоны.
4 мая 1977 года».
«Здравствуйте, мои дорогие мальчики!
Поразительный случай произошел вчера. Сижу я за своим письменным столом и работаю. Чувствую, что устал. Встал, прошелся по комнате, взмахнул несколько раз руками, но усталость не проходила, тогда я взял лежавшую на столе конфетку и съел. Откуда она, эта конфетка, подумал я. У меня таких не было: в яркой блестящей обертке лежит маленькая горошинка. Но и на этот раз усталость не проходила. Тогда я прилег на кровать и начал думать о том, как здесь оказалась эта конфетка. Странно, думал я, я же ничего не покупал, дядя Олег тоже ничего не приносил сюда. Откуда же она взялась?
– Это мы ее тебе принесли и подкинули, чтобы ты ее съел и поговорил с нами.
– А кто же это вы?
– А ты повернись и посмотри на балкон, увидишь.
Я повернулся к балкону и увидел двух смешных, нахохлившихся воробьев. Ясно было, что они чем-то недовольны.
– Зачем же вы мне подкинули эту конфетку?
– Ты разве не помнишь нас? Мы все время летали у вашего балкона в прошлом году, – сказал один из них, – и теперь тоже там же бываем, но там совсем другие люди. А где же мама Галя, Ваня и Алеша? Они нам частенько оставляли очень вкусные крошки от булочек, от настоящих конфет, мы славно пировали тогда, а сейчас там ничего не бывает. Пусто все там. Вот мы и подкинули волшебную конфетку, тот, кто ее съест, начинает понимать наш язык. Так где же они? Так хочется на них посмотреть. Ты понимаешь нас?..
– Ох, какие славные воробушки. Конечно, понимаю, и все вам сейчас расскажу. Не приедут они в этом году. Ваня учится в школе, Алеша не хочет оставлять его одного, а то Ване будет скучно. Давайте вот что придумаем! Не хотите вы слетать к ним в Москву? Я им напишу, чтобы Ваня и Алеша покормили вас настоящими крошками. Ладно? Хорошо?
– Нетушки. Сейчас мы не можем полететь в Москву, мы ждем, когда ты получишь фотографии своих мальчишек, мы тоже хотим на них посмотреть.
– Каких фотографий?
– Апомнишь, вас фотографировал дядя Аскольд Якубовский, вы только приехали и пошли вместе с ним фотографироваться, он в тот же день уехал, вот только сейчас они идут по почте, очень хорошие фотографии.
– А потом полетите к моим мальчишкам?
– Может, и полетим, мы еще подумаем.
Неожиданно кто-то сильно застучал ко мне в дверь, я вздрогнул, вскочил с постели, пошел открывать. В дверях стоял дядя Олег и держал в руке конверт, а в другой – фотографии.
– Ты посмотри, какие хорошие фотографии прислал Якубовский тебе. Как здорово и четко получилось.
Но я быстро повернулся к балкону, чтобы посмотреть, есть ли там воробьи. Воробьи были, что-то чирикали, но я ничего не понял: видно, кончилось время действия конфетки.
– Ты что не смотришь на фотографии, а смотришь на балкон? Воробьи как воробьи, их тут много.
– Ты подумай, только что мне эти воробьи сказали, что сейчас мне принесут фотографии моих мальчишек, что они ждут не дождутся, что они готовы даже полететь в Москву, чтобы повидать их, так они соскучились.
– Да что ты сказки рассказываешь, не может этого быть, воробьи не разговаривают.
– А конфетка?
– Какая конфетка?
– Волшебная...
Целую вас, мои милые славные мальчишки. От меня поцелуйте маму и бабу Таню, крепко-крепко...»
Впервые, может быть, за свою жизнь я написал довольно резкое письмо Галине Ивановне, которая выразила недовольство тем, что я продлил свое пребывание в Коктебеле на десять дней: в эти майские дни Коктебель отмечал столетие Максимилиана Александровича Волошина, собирались гости из разных городов Советского Союза. В эти дни я часто встречался с Марией Петровной Волошиной. В одну из встреч, когда я спросил ее, почему Волошин не уехал в эмиграцию, она среди прочего сказала: «Волошин остался в Коктебеле только потому, что: «Родные дети не бросают больную мать». Он часто повторял эту фразу, отвечая на вопросы, похожие на ваши, а скольких попавших в беду в смутное время спасал он, и красных, и белых».