Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
В юношеские годы и позже, когда я уже окончил Алма-Атинский университет и много разъезжал по степи, по тайге в качестве газетного корреспондента, мне приходилось встречаться с самыми разнообразными людьми. В большинстве это были замечательные люди, с которыми можно было смело пускаться в самые опасные переходы и путешествия, твердо зная, что каждый из них скорее сам погибнет, чем покинет товарища в беде. Но попадались нередко и такие, которые чем-то напоминали героя будущей моей книги Григория Бородина. И становилось обидно и горько за то, что такие люди еще живут на нашей прекрасной земле, засоряют ее, отравляют воздух. Они, эти люди, всегда представлялись мне кучей мусора, который кто-то забыл убрать с чистой,
И я задумался: почему до сих пор еще живут такие люди среди нас, откуда, собственно, они взялись, под какой валежиной сохранились, чем они дышат, какой духовной пищей питаются? Крепко ли они, в конце концов, стоят на земле, или напоминают давно высохшее, сгнившее на корню дерево, которое только чуть задень – оно упадет, брызнув гнилушками, взметнув облако едкой вонючей пыли?
Вот эти вопросы я и решил исследовать в романе «Повитель».
Насколько мне удался роман – пусть судят читатели. Самому мне кажется, что я еще не до конца разрешил вопросы, затронутые в романе. Я только-только тронул их, чуть поворошил. В будущем, как мне кажется, я еще вернусь к этой теме, напишу еще о разных формах «повители» в человеческих душах роман или два. Один из них будет называться, вероятно, «Тени исчезают в полдень».
В чем я вижу смысл своей работы?
В г. Новосибирске, где я сейчас живу, сохранился один любопытный экспонат – первый деревянный домишко, построенный 60 лет назад среди глухой тайги на берегу дикой реки Оби первым жителем будущего огромного города. Домик подгнил, покосился, но еще стоит. Вокруг него поднялись каменные многоэтажные громады, широкую реку Обь перепоясали три красавца моста, и этот домишко удивленно глазеет по сторонам своими подслеповатыми оконцами – что же это происходит вокруг?
А вокруг просто кипит жизнь – великая и могучая. Там, где 60 лет назад было пусто и дико, вырос миллионный город. До революции в нем было всего несколько начальных школ, а сейчас только вузов – 13, в том числе университет и консерватория. В городе создается научный центр, второй по величине и значимости в СССР, в настоящее время в Новосибирске работает больше 30 только академиков и членов-корреспондентов Академии наук СССР – ученых с мировыми именами. А сколько в городе фабрик и заводов, причем заводов, производящих заводы! И все это в городе, промышленную гордость которого до революции составляли шорная мастерская да два-три салотопенных заводишка.
Так вот, смысл своей работы я вижу в том, чтобы рассказать читателям своими книгами, как под натиском этой великой животворной жизни рассыпаются в прах такие покосившиеся заплесневелые домишки, так и не дожив до того дня, когда они смогли бы сгнить естественным путем. И не только рассказать, но и помочь этим домикам рассыпаться и сгнить, чтобы они не портили великолепного пейзажа, не портили красоты земли.
То, что я написал выше, – это и есть самое главное в моей биографии. Остальное не так интересно и можно уложить в несколько строчек. После окончания университета работал корреспондентом в различных газетах. В 1951 – 1953 гг. служил в рядах Советской Армии. С 1954 по 1956 г. работал редактором районной газеты в Новосибирской области. Там же и начал впервые писать рассказы. В 1956 г. вышел в Новосибирске сборник моих рассказов «Алкины песни». Затем я переехал в Новосибирск и работал редактором художественной литературы Новосибирского книжного издательства. С конца 1958 г. и по настоящее время работаю заместителем главного редактора журнала «Сибирские огни».
Роман «Повитель» – первое мое крупное произведение. Впервые напечатан был в 1958 г. в журнале «Сибирские огни», в том же году издан отдельной книгой в Новосибирске. В 1960 г. переиздан Томским книжным издательством и издательством «Советский писатель». Книга вышла на болгарском языке, сейчас переводится на чешский, словацкий и румынский языки».
На полях автобиографии есть пометка: «Если много, это можно сократить», автор указывает, что можно сократить. Но ни о каком сокращении и речи не могло быть: мне все понравилось... «Вот кто мне интересен! – подумалось в то время. – А сколько он может еще написать, ведь он всего лишь на полтора года старше меня». Легкие лирические вещицы Нагибина, Атарова, Сергея Антонова и многих других тогдашних писателей не удовлетворяли меня своим скольжением по поверхности нашей повседневной жизни, не затрагивая трагических противоречий нашего времени, так, подробности быта, уловленные некоторые черты характера, чуть намеченные конфликты, столкновения старого и нового... А тут какие мощные характеры, какие страсти, выплеснутые во всей их сложности и трагизме! Не понравилось мне в этом романе отношение автора к коллективизации, к раскулачиванию... Можно ли с такой твердостью говорить о коллективизации и раскулачивании как неизбежном процессе и столь четко оправдывать жестокие формы этого процесса? У Шолохова это многограннее, сложнее, противоречивее, своего Титка Бородина Шолохов не осуждает столь бескомпромиссно, а при раскулачивании других показывает и смех и слезы, скрывает свое отношение за внешней объективностью показа происходящего.
Но все эти вопросы и проблемы волновали меня, были мне близки: подходил срок защиты диссертации «Человек и народ в романах М.А. Шолохова».
Как-то на улице Горького столкнулся я с моими однокашниками Стасиком Лесневским и Виктором Балашовым. Разговорились, я рассказал им об Иванове, они мне о своей работе в издательстве «Советский писатель».
– Послушай, – задумчиво сказал Станислав Лесневский. – А ты не хочешь перейти к нам, в «Совпис», издательство «Советский писатель», у нас есть место, в редакции прозы, где я работаю, я могу порекомендовать тебя нашему заведующему.
«Совпис» – это была моя мечта, далекая, как Полярная звезда. Я уже бывал у директора издательства Николая Васильевича Лесючевского, зашел я к нему после своего свидания с Д. Поликарповым, который порекомендовал к нему обратиться. «А я ему позвоню», – сказал он при этом. Естественно, что я тут же пошел на прием к Лесючевскому, он долго и осторожно расспрашивал меня, приглашал еще зайти «как-нибудь», я еще заходил к нему, но он так и не решился взять меня: и он, пожалуй, был прав, я ж был безработным, да, закончил филфак и аспирантуру, но опыт редакционной работы – минимальный.
Так что предложение Станислава Лесневского я воспринял без всякой надежды на его осуществление.
Заведующий редакцией русской советской прозы Василий Петрович Росляков, фронтовик, партизан, выпускник филфака, кандидат наук, доцент МГУ, бросил преподавание в университете и пришел в издательство после того, как у него здесь вышла книга, в основе которой была, как я выяснил потом, кандидатская диссертация. Он принял меня просто по-братски, видно, хорошие слова обо мне сказал мой однокашник Станислав Лесневский. В принципе вопрос был решен, но он посоветовал мне сначала защитить диссертацию, а потом уж...
28 июня 1961 года – защита, памятный для меня день, полный тревог, волнений, какого-то совершенно необъяснимого страха: уж слишком много я связывал с этой защитой.
Жара стояла непревзойденная, солнце палило, как в Африке. А я – в черном костюме, нейлоновой рубашке, галстуке, золотых «профессорских» очках, модно подстрижен. На кафедре – в Первом пединституте, в партере, так сказать, профессора, доценты, аспиранты, мой брат Николай и сестра Валентина, мои друзья и товарищи.
Громко, четко, без запинок, помнится, произнес я свое заученное слово. Потом выступил Алексей Иванович Метченко: