Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
– Виктор Васильевич Петелин долго и, можно сказать, мучительно выбирал тему диссертации. Как раз в эти годы о Шолохове появилось много статей, вышло несколько монографий. На нашей кафедре уже были утверждены ученым советом еще темы о Шолохове. Казалось бы, вполне достаточно. Но Виктор Васильевич предложил свою тему, высказал такие мысли, которые обещали нечто свежее в изучении творчества МА. Шолохова. Так оно и получилось... Перед нами – сложившийся ученый, со своими взглядами, острый, не боящийся никаких авторитетов, он безбоязненно отвергает устаревшее в нашей науке, смело выдвигает свежие мысли и аргументирует их умелым анализом текстов... Мое руководство сводилось лишь к тому, что я прочитал его напечатанную на машинке диссертацию и высказал на полях свои замечания, кое-что он принял, но многое отверг... Наша полемика продолжалась почти два года, чувствуется, что мне удалось кое в чем его убедить, но, скажу по совести, и Виктор Васильевич кое в чем убедил меня. У меня нет никаких сомнений, что работа Петелина вполне заслуживает присуждения ему искомой степени кандидата филологических наук.
Все шло как положено... Выступали оппоненты, хвалили, замечания их были несущественные, с чем-то я соглашался, что-то отвергал. Но страх невольно сковывал меня, особенно после того, как вся процедура закончилась и члены ученого совета ушли голосовать. Томительное ожидание, я почувствовал, что действительно жарко, сидел, не поднимая глаз, чтобы кто-то не заметил, что я боюсь... Неожиданно для меня всплыл в моей памяти романс в исполнении любимого Гмыри: «Ты внимаешь, вниз склонив головку, очи опустив, и тихо вздыхаешь. Ты не знаешь, как минута эта страшна для меня и полна значенья. Я приговор твой жду, я жду решенья...» Пусть это другая совсем ситуация, но от этого приговора зависела вся моя дальнейшая карьера, моя жизнь... Я ведь прекрасно понимал, почему руководство издательства «Советский писатель» отложило решение моего вопроса в зависимости от защиты... Может, зря отец вчера гнал самогонку, а я закупал шампанское и прочее... Может... Но в тот миг вошла счетная комиссия, председатель медленно читал протоколы. До меня не сразу дошло, что я защитил диссертацию почти единогласно при одном воздержавшемся. Ура! Ура! Ура!
Первым поздравил меня Алексей Иванович Метченко, потом оппоненты, брат и сестра, товарищи, друзья... Сразу помчались на улицу Костюкова, где мы в то время жили, отец и мама томились в ожидании. Наконец-то я мог их обрадовать, с моих и родительских плеч свалилась тяжелая ноша, которую мы сообща несли вместе... Пять лет после трех аспирантских они помогали мне во всем, делились теми крохами, которые зарабатывали, пенсией. Накрыли стол, уселись, а я все рассказываю о своих переживаниях, о ходе защиты, а сам взялся открывать шампанское и не заметил, как ударил фонтан шампанского, залив все на столе. Все решили, что это к счастью... Тосты, веселье, самогон лились рекой... Все как принято в русских семействах... Счастье быть самим собой. Выстоял в откровенной борьбе, остро полемизировал... И вот результат...
Через десять дней после защиты я был зачислен старшим редактором в редакцию русской современной прозы «Совписа». А еще через несколько дней Валентина Михайловна Карпова, главный редактор издательства, столкнувшись со мной в узком коридоре, попросила меня зайти к ней.
– Вы знаете, Виктор Васильевич, что ко мне приходила Щеколдина и просила не брать вас на работу, вы такой-сякой, неблагодарный, они вам создали такие условия для защиты диссертации, а вы после успешной защиты взяли и ушли... И вообще всячески пыталась представить вас в черном свете... А я ей в ответ: «Почему ж вы держитесь за него, если он такой плохой...»
Наконец-то наступила счастливая пора... Василий Петрович Росляков, душевный и талантливый человек, дал мне несколько рукописей, и я должен был в положенный срок написать свое редакторское заключение. В редакции эти рукописи считались бесперспективными, никто из «старых» редакторов не хотел их читать, ссылаясь на перегруженность. Тем более что у каждого были «свои» писатели, свой круг, у Веры Острогорской – такие-то, у А. Ланды – другие. И как только писатель приходил в издательство, он уже заранее просил, чтобы его рукопись читали такие-то и такие. Дружили семьями... Что-то вроде круговой поруки... И с холодком брали случайные, приходившие так называемым самотеком. Чаще всего такие рукописи и оказывались невостребованными и, естественно, не попадали в план издательства. Но за «свои» дрались, создавали общественное мнение, в высоких тонах говорили о тех или иных рукописях; когда приходил срок составления плана выпуска и обсуждения их на правлении издательства, у многих членов правления уже было положительное мнение о некоторых рукописях, так что они легко ставились в план, легко выходили и чаще всего оставались незамеченными читателями...
Я вовсе не собираюсь здесь подробно рассказывать о своей работе в «Советском писателе», скажу только, что счастье было в том, что я приходил в издательство, как и другие редакторы, только один раз в неделю как дежурный редактор, решать спешные вопросы, если они возникали у корректоров, художников, заведующего редакцией, иной раз отвечать по телефону, хотя у нас была и секретарша... Счастье было в том, что я полностью и свободно распоряжался своим временем, мог рукопись читать на диване, в метро, за столом, никто меня не контролировал и не следил за тем, чем я занимаюсь в свое рабочее время, как это было в Иноиздате, в других учреждениях, где мне приходилось работать... Счастье было в том, что я мог в своем редакторском заключении высказать все, что я думаю о той или иной рукописи, и согласиться или отказаться ее редактировать... Счастье было в том, что я мог работать над своим, а предложений и замыслов было уже много, а главное – издательство «Искусство», где в ту пору редактором работал мой друг Станислав Петров, заключило со мной договор на книгу «Метод. Направление. Стиль», и я ходил много раз в Третьяковскую галерею, больше десяти раз бывал в Сокольниках, на выставке французского искусства, изучал, много читал книг по искусству, писал, частенько вспоминая свое выступление «О художественном методе», оказывается, ничто не пропадает даром, пригодились и эти мои размышления и заметки...
Но главное – все-таки издательство «Советский писатель». Помню, прочитал я первую рукопись, как на грех, это были «Рассказы о Ленине», рецензии были кисло-сладкие, да, тема замечательная, автор нашел свежий материал, но надо еще много-много работать, чтобы довести их до кондиции. Как тонко и деликатно сказать автору, что рукопись его никуда не годится, много банального, беспомощного, что вообще уровень его рукописи не отвечает требованиям издательства? Горько вспоминать этот разговор, уж очень мои слова расстроили моего первого автора, к тому же после нашего разговора я узнал, что у него недавно был инфаркт... Но что я мог еще ему сказать? Обнадежить, наговорить всякой дребедени, а потом стыдиться своих слов? Нет уж...
Совсем другое впечатление на меня произвела вторая рукопись, толстенный роман Сергея Ивановича Малашкина, по всем законам издательства обреченный на возврат без всякой надежды на издание. Есть две рецензии: одна – отрицательная, а другая – положительная, но второй рецензент, Кузьма Яковлевич Горбунов, автор «Ледолома», одобренного в свое время Горьким, предлагал серьезную творческую доработку и не только предлагал, но весьма доказательно писал о том, что надо выбросить, а что надо усилить, дописать... Есть в «деле» и редакторское заключение Станислава Лесневского, того самого, который и привел меня в издательство, и заключение было резко отрицательным, со ссылкой на первого рецензента, давшего отрицательный отзыв. Сложное положение, если учесть, что я только что пришел в издательство и еще не усвоил требований к публикуемым произведениям, но я усвоил с давних пор одно – СЧАСТЬЕ БЫТЬ САМИМ СОБОЙ...
Я написал положительное редакторское заключение, в котором автору предлагалась серьезная творческая доработка свой рукописи. После этого полагалось встретиться с автором и передать ему мнение редактора, а значит, и редакции.
Сергей Иванович Малашкин воспринял мои критические замечания с пониманием, взял рукопись на доработку. В ходе разговора возникла симпатия к этому славному старику, родившемуся, как я знал, еще в 1888 году, участвовавшему в событиях 1905 и 1917 – 1920 годов, автору знаменитых повестей 20-х годов – «Луна с правой стороны» и «Больной человек». Да, сейчас он пишет совсем по-другому, чем в 20-е годы, есть длинноты, банальности, устаревшие обороты, но ведь все это можно вычистить, оставив то здоровое, что есть в рукописи. В тот же день он пригласил меня навестить его как-нибудь, дал свой адрес и телефон. Так началась наша дружба, продолжавшаяся много лет, до самой его смерти в 1985 году...
4. Погоня за правдой
И вот сейчас перебираю его открытки, письма... Чуть ли не каждый год он присылал мне поздравления с Новым годом, с годовщиной Октябрьской революции, с Первым мая... Я познакомился с его Варварой Григорьевной, редкостной по своему обаянию женщиной, верной, чуткой, доброй, отзывчивой. С его дочерью Верой Сергеевной и ее мужем Сергеем Дмитриевичем Шапошниковым, она – художник, он – скульптор, с их детьми... Все они жили творчеством, писали картины, лепили скульптуры, оформляли кафе и рестораны... Редкостно талантливая семья, так всегда интересно было у них, столько разговоров и споров возникало в ходе непременных застолий – ДОМ БЫЛ ОЧЕНЬ ХЛЕБОСОЛЬНЫМ... А теперь вот почти никто не вспоминает замечательного писателя, истинного коммуниста, честного, бескорыстного, радеющего о славе и богатстве своей Отчизны, а не о своем кармане, как многие из его современников, двурушничество которых и привело к развалу СССР и обнищанию России и русского народа.