Моя другая жизнь

Теру Пол

Может, она знала, кто я… Может, уговаривала обратиться к моим собственным сочинениям и осмыслить работу, которую я уже проделал, и призывала понять, что единственный выход из тупика — писать, как и прежде. Лишь тогда я мог бы вновь обрести утраченную половину.

Месяц спустя чемодан был обнаружен в камере хранения на Южном вокзале. Он начал дурно пахнуть, поскольку в нем находилось разрубленное на части тело недавно разведенной двадцатидвухлетней женщины из Плимута. Ее похитили, когда она бегала трусцой.

XIII Медфорд — 3 ближайших съезда с автострады

1

К психоаналитику

я ездить перестал. Но через три дня сел в машину и погнал в Бостон; это уже превратилось в такую привычку, что не отделаться. На сеанс к доктору Милкреест меня совсем не тянуло, но нужно было куда-то поехать. Я пристрастился к тому, чтобы два раза в неделю уходить из дому. И мне хотелось уйти. Хотелось чем-то заняться; и послушать радио по дороге, и мили посчитать; а потом поесть где-нибудь. Переход ото дня к вечеру, от света к темноте — особенно в тот двусмысленный зимний час, когда еще не вечер, но уже и не день, — это я переносил хуже всего. А сегодня вдобавок и снег пошел, мелкий-мелкий, вроде пыли, вроде пепла, — такой же бесплотный и никому не нужный, — не белый, а серовато-голубой. Он сыпался на темный город с низкого серого неба и таял на асфальте, а камушки у дороги блестели мокрой чернотой, как собачьи носы. Но дальние холмы, на которые я всегда смотрел из окна доктора Милкреест, теперь побелели.

Проезжая мимо поворота к ней на Стороу-драйв, я подумал, что наши сеансы похожи были не так на исповедь — на что я рассчитывал поначалу, — как на визиты к частному учителю. Я сдавал ей свои домашние работы — сны, страхи, — получал за них отметки; и снова то же самое, через три дня. Монотонная, занудная работа. А чего ради? Жить мне это нисколько не помогало. Похоже было на школу. На самую мерзкую сторону школы: не живешь, а репетируешь жизнь по расписанию. Я перестал ходить к психоаналитику, потому что начал скрытничать. Точно так же я бросил писать дневник когда-то, заметив, что пишу далеко не все. Ведь если не говоришь полную правду, теряет смысл и все остальное.

Со мной что-то было не в порядке. Но как раз это «что-то» сделало меня писателем в свое время, и, быть может, я снова начну писать. Это ничего, что сейчас не пишу. По крайней мере, пришел в себя; а от взвинченности восприятие обостряется, заставляет все запоминать. Однако ездить куда-нибудь было необходимо: я должен был знать, что в определенный день и час у меня есть какая-то обязанность. Это помогало планировать неделю; приходило приятное чувство ожидания, а потом и сам тот день, с мыслями о сеансе, меня возбуждавшими; а потом следующий день, когда я чувствовал себя слегка усталым и словно еще чем-то занятым, и оттого казалось, будто я по-настоящему работаю.

Больше всего я радовался самой возможности снова ездить по американским дорогам. Ширина, скорость, масса разных указателей с массой разной информации — выбирай! А еще я слушал передачу «Звоните — отвечаем» — только одинокие и слушают — и понимал смятение или гнев ее участников. И тексты песен слушал, кантри, как они описывают мои собственные чувства. Скоростная магистраль через Бостон — дорога № 93 — это не просто полоса асфальта с грунтовыми обочинами. Американские автострады такими не бывают. Это именно магистраль, в полном смысле слова, и указатели на ней часто относятся к местам весьма удаленным. «Библиотека им. Кеннеди», потом «Чайна-таун», потом «Провиденс и Нью-Йорк», а сразу за «Нью-Хэмпшир и Мэн» такой же громадный зеленый указатель с надписью «Медфорд — 3 ближайших съезда с автострады».

На каждом сеансе я больше всего говорил о Медфорде, наверно из-за этих указателей на дороге и из-за снега; и к концу двадцать какого-то сеанса — когда

я уже по сути бросил все это — Медфорд застрял у меня в голове. Я гадал — и никак не мог понять, почему ни разу туда не съездил. Ведь я там родился, потом уехал; так что слово Медфорд ассоциировалось у меня с разлукой.

В тот зимний день я поехал туда, как собака, взволнованная близостью чего-то непонятного: просто понюхать. На центральной площади, Медфорд-скуэр, пересекаются пять широких улиц: Мэйн, Форест, Сейлем, Хай и Риверсайд-авеню. Площадь обветшала, но река рядом с нею не позволила ей изменить форму. Медфорд знаменит своей рекой, Мистик-ривер. Река оказалась такой же красивой, как была; и такой же темной и тихой, ленивой. Когда-то этот город разбогател на реке. Корабли, построенные на ней, уходили в Бостон — и дальше, по всему миру. А у нас только и разговору бывало что о медфордских кораблях и медфордском роме. Последний корабль здесь построили в 1873-м; и рома тоже давно уже не было, так что за ним приходилось ездить в Сомервилл.

Центральная библиотека — особняк старого Магуна — исчезла; на ее месте красовалась новая, похожая на супермаркет. И теперь над Медфордом — по эстакаде, высокой и огромной, как римский акведук, — ревела дорога № 93. Она распорола город пополам и разрушила мой дом: номер 76 по Уэбстер-стрит исчез, вместе с собачьей будкой. На этом месте располагался съезд № 33. И Уотер-стрит тоже исчезла. Когда-то мы ходили туда «берегаться», то есть на санках кататься с берега. Было уже темно. Я удивился, что снег такой белый.

Поехав в Медфорд в следующий раз, через три дня, я взял с собой лыжи.

Говорят, когда возвращаешься в прошлое — все вокруг кажется маленьким. И дом твой, и школа, и твоя старая улица, заборы, парки. Но нет, Медфорд казался больше, шире, тенистее — быть может, от снега? Во всяком случае, снег хоть как-то это объяснял. Деревья, которые я помнил маленькими, были громадны; а газоны завалены сугробами. Река наполовину замерзла; длинные ленты водорослей прижимались снизу ко льду, вытянувшись по течению.

Деловая жизнь в Медфорде зачахла, и город выглядел жалко. В прежнем гастрономе торговали чем попало, бывшая столовая превратилась в забегаловку самообслуживания, на Звездном рынке продавали автозапчасти, кинотеатр стоял заброшенный. На месте уютных прежних магазинчиков, где, бывало, работал сам хозяин с детьми, теперь прозябали «Товары по сниженным ценам». «Одежда для пожилых» — единственное место, где прежде можно было купить дорогую обувь или кашемировое пальто, — теперь стала пунктом проката дешевых смокингов. Вернувшись сюда, я вспомнил, каким был когда-то этот город и каким был я сам. Теперь — брошенный, нищий и безработный — я снова стал частью Медфорда: это место было таким же потерянным, как и я. Вернуться без гроша в преуспевающий город, который мог бы смотреть на меня свысока, было бы труднее. А я чувствовал себя точь-в-точь так, как выглядело все вокруг. Город постарел, поизносился, стал несчастным, что ли. Как я.

Но в лесу, к северу от него, ничто не изменилось. Снег был точно таким же, каким я его помнил; тропинки белым-белы. Я оставил машину на Саус-Бордер-роуд и пошел по мягкому снегу в ранних сумерках; и единственное, что было там ново — на опушке, — это шум автострады, будто катился где-то вдали нескончаемый товарный поезд. Я прошел по большому кругу, захватив все места, какие знал, от Саус-Бордер-роуд через валунистый склон, что мы называли Рысьей Лощиной, к башне Райта, потом к овчарне и к небольшому, опасному озеру Скорби. Зимой мы на нем катались на коньках, но летом и близко не подходили: боялись зыбучих песков.