Моя другая жизнь
Шрифт:
— Я когда-то газеты разносил по Риверсайд-авеню, — сказал я. Все уставились на меня удивленно. Я спросил Уичи: — А ты чем занимаешься?
— В зоомагазине работаю в Веллингтон-молл.
— Это возле открытого кинотеатра?
— Да он закрылся тыщу лет назад.
— Ну а ты? — обернулся я к Блэйну.
Блэйн тяжело посмотрел на меня и спросил с яростью:
— Что за допрос этот малый нам учиняет, а?
— Он пьян, — сказала Уичи.
Я знал за собой эту привычку задавать вопросы. Не только от любопытства или одиночества
— Я когда-то жил в Медфорде, — сказал я, чтобы как-то объяснить свои расспросы. — Я родился здесь.
— Лет шестьсот назад, — добавил Блэйн.
— Не обращайте на него внимания, мистер, — сказала Бан-Бан.
Мне стало грустно: разве я ей не сказал только что, как меня зовут?
— Я учился в Медфордской средней.
— Мой старик тоже там учился, — сказала Уичи. — Эдди Фаганти. Вы его не знаете?
— Он в каком году закончил?
— Где-то в шестидесятых.
Я кивнул и сказал, что имя знакомо. Испугался, что сразу ее потеряю, если сознаюсь, что ее отец моложе меня. И, чтобы поменять тему, заговорил о пластиковой сумке на столе возле Уичи, спросил, что она покупала.
— Ну что ты липнешь? — зло спросил Блэйн. — Ребята, этот мужик дразнится или что?
— Веди себя прилично! — В голосе Бан-Бан появилась вдруг какая-то материнская сила, поразившая меня. И это сработало: Блэйн надулся, но умолк, как наказанный ребенок. Бан-Бан поднялась: — Извините, мне надо отойти на минутку.
Я пересел на ее место, поближе к Уичи.
— Это видеофильмы, — сказала она и вытащила из пакета две кассеты, «Крепкий орешек» и «Хафмун-стрит».
Меня в жар бросило, сердце застучало в ушах. Я сказал запинаясь:
— Это я написал. Там Сигурни Уивэр и Майкл Кэйн. Глянь, на кассете мое имя должно быть.
На пластмассовой кассете ничего не было, кроме грязной и рваной наклейки с номером, нацарапанным корявым почерком.
— Там крутая сцена есть, — сказала Уичи, — когда она на велотренажере, такая потная вся. Мы с Бан ее любим. Она в «Чужих» потрясно сыграла. Как она уделала того космического ящера, а! А еще «Деловая женщина». Тоже классно, очень.
— Мура, — сказал Мандо.
Я показал им кассету с «Хафмун-стрит» и постарался произнести как можно яснее:
— Книгу, по которой этот фильм сделали, я написал.
Они меня явно услышали, но никак не отреагировали. Словно я обратился к ним на чужом языке, настолько непонятном, что они не в состоянии были перевести эти странные и смешные звуки. Уичи отвернулась со смехом, и даже Блэйн заулыбался.
Я сидел у них в нише, держась за край диванчика, на котором только что была Бан-Бан, и чувствовал себя случайным попутчиком. Вроде ехала компания на машине, подобрали меня, и теперь мне тесно и неуютно, потому что они все свои, а я чужой, — но все равно не хочется вылезать на пустынную дорогу в такой поздний час, потому что кто другой может и не подобрать, а ехать надо.
— А вы смотрели «Шалопаев»? — спросила Уичи.
— Нет, — сказал я. — Наверно, был где-нибудь, когда картина вышла. А может, ее в Англии не показывали. Я долго там прожил. Я писатель. Книги пишу. Фильмы тоже.
— Как это? Я хочу сказать, фильмы никто не пишет. Это все как бы съемки там, игра, взрывы, погони на машинах и все такое. Что там писать-то?
— Сценарий.
Мандо сопел и сосал свое пиво, ничего не слыша. Бан-Бан еще не вернулась из туалета. А оставшиеся двое смотрели на меня тупо — мне снова показалось, что я говорю с людьми, которые английского не знают. Но это я был здесь чужим.
— Сценарий… как бы вам сказать… пьеса для кино.
Я сознавал, что своими разъяснениями выдаю им правду о себе; и если хочу, чтобы они меня услышали и поняли, — придется рассказывать очень подробно; быть может, рассказать больше, чем кому бы то ни было за всю мою жизнь. Уже сейчас, всего за несколько минут, я сказал им больше, чем доктору Милкреест. Но они не проявляли никакого интереса, а народу в баре прибавилось, из музыкального автомата орала музыка, в телевизоре, подвешенном над баром, шел хоккей, — и мои старания быть услышанным сквозь весь этот шум можно было понять так, будто я о чем-то умоляю этих ребят.
— Так вы делаете кино? — спросила Уичи.
— Да, — сказал я, чтобы проще было.
— Послушайте, так, может, я что-нибудь ваше видела!
— Вот это. — Я постучал пальцем по «Хафмун-стрит». — Но самый первый фильм я делал с Питером Богдановичем, «Сэйнт Джек». Там Бен Газзара играл. Его в Сингапуре снимали, где действие происходит, в семьдесят восьмом.
— Мне тогда шесть лет было, — сказала Уичи.
— Я жил в Сингапуре. Три года прожил. Преподавал там, журналистикой занимался. Даже опиум курил иногда.
Блэйн глянул на меня, словно услышал вдруг нечто вразумительное, и спросил:
— А у тебя с собой есть что-нибудь?
— «Хафмун-стрит» в Лондоне снимали. Книга лучше. Фильм получился бледноват, да и неточности в нем. Уж я-то знаю, все-таки восемнадцать лет там прожил. Уехал оттуда, когда жену бросил. И писать тоже бросил. Почему? Знаешь, когда уходишь из дому, от всех своих прежних привычек, от людей, которым ты был интересен, — тут тебе и конец. Кому это надо — сидеть и корпеть каждый день, если никому не интересно, что ты там пишешь?