Моя двойная жизнь
Шрифт:
Заметив возле своего мольберта физические проявления человеческой природы, я попросила кого-то из мальчишек убрать и выбросить их в море; за это я дала ему, кажется, пятьдесят сантимов. Когда на следующее утро я вернулась туда, чтобы закончить картину, то увидела, что вся близлежащая деревня избрала это место для удовлетворения своих естественных нужд. Едва завидев меня, те же самые мальчишки, которых стало еще больше, вызвались убрать ими же оставленные следы за денежное вознаграждение. Когда я попросила Клода и сторожа маяка прогнать банду маленьких мерзавцев, те принялись кидать в нас камнями. В ответ я прицелилась в них из ружья, и они разбежались с воплями. Только двое малышей лет шести-десяти остались сидеть на берегу. Мы не придали им
Мальчишки уселись на корточках на самом краю скалы, нависшей над нашими головами. Они казались неподвижными, как вдруг моя юная горничная подпрыгнула с криком:
— Какой ужас! Мадам, какой ужас! Они бросают в нас вшей!
В самом деле, маленькие негодяи целый час выискивали у себя паразитов и швыряли их вниз, на наши головы. Я приказала поймать обоих хулиганов и задать им хорошую трепку.
В том месте была расщелина, которую окрестили «Преисподней Плогоффа». Мне безумно хотелось туда спуститься, но сторож все время отговаривал меня, упорно твердя о том, что не стоит рисковать и, если со мной что-нибудь случится, отвечать придется ему.
Однако я не сдавалась и в конце концов, после тысячи заверений, даже написала бумагу, в которой говорилось, что, несмотря на все увещевания сторожа и на то, что осознаю опасность, которой подвергаю свою жизнь, я все же решилась на этот шаг и т. д. и т. п. Наконец, дав славному малому пять луидоров, я получила все необходимое для спуска в «Преисподнюю Плогоффа», а именно толстый пояс, к которому была привязана крепкая веревка. Я обмотала пояс вокруг своей талии, которая была в то время такой тонкой (всего 43 см), что пришлось даже проделать в ремне дополнительные отверстия, чтобы застегнуть его. Затем сторож надел мне на руки тормозные башмаки, подошвы которых были подбиты толстенными гвоздями, торчавшими на два сантиметра. При виде этих башмаков я разинула рот от удивления и, прежде чем надеть их, попросила разъяснить мне, зачем они нужны.
— А затем, — сказал мне сторож Лука, — что вы легче рыбьей кости и, когда я примусь вас спускать, будете болтаться в расщелине, рискуя переломать себе ребра. Этими башмаками вы сможете отталкиваться от стены, протягивая то правую, то левую руку, смотря в какую сторону вас будет заносить… Не поручусь, что не набьете себе шишек, но пеняйте уж на себя, я вас туда не посылал. Теперь послушайте хорошенько, милая барышня: когда будете внизу, на средней скале, смотрите не поскользнитесь, там опасней всего. Если вдруг упадете в воду, я, само собой, дерну за веревку, но ни за что не поручусь. В этом чертовом водовороте вас того и гляди зажмет между камнями, и, сколько я ни тяни, веревка может порваться, и тогда вам крышка!
Внезапно сторож побелел, перекрестился и, наклонившись ко мне, забормотал, точно в бреду:
— Там внизу, под камнями, полно утопленников. Они пляшут на берегу Усопших при лунном свете. Они развешивают липкие водоросли на прибрежных камнях. Путники скользят и падают, а они тут как тут и тащат их на дно морское.
Затем он посмотрел мне в глаза:
— Все-таки хотите спускаться?
— Ну да, папаша Лука, конечно, хочу, и немедленно.
Мой мальчик вместе с Фелиси строил на берегу песочные крепости и замки. Только Клод оставался со мной. Он помалкивал, зная мою безумную страсть к риску. Он проверил, хорошо ли закреплен мой пояс, и попросил разрешения обвязать бечевой крюк на ремне, затем несколько раз обмотал меня пеньковым тросом, не доверяя прочности кожи, и наконец я начала спускаться в черную пасть расщелины. Я отталкивалась от скалы то правой, то левой рукой, как учил меня сторож, и все же ободрала себе локти.
Поначалу мне казалось, что гул, который я слышала, проистекал от ударов башмаков о скалу, но внезапно моя голова начала раскалываться от страшного грохота, в котором слышались то залпы орудий и резкие, звонкие, жесткие удары бича, то жалобные крики и усталые «ух» сотни матросов, тянущих невод, полный рыбы, камней и водорослей. Все эти звуки сливались и усиливались в диком реве ветра.
Страх сковал меня, и я злилась, ругая себя за малодушие. Чем ниже я спускалась, тем оглушительнее звенел в моих ушах и в мозгу этот грозный рык, и мое сердце праздновало труса, собираясь выскочить из груди. В узкий туннель врывался ветер и пронизывал меня насквозь, леденя руки, шею, все тело. Кровь стыла в моих жилах. Я продолжала медленно спускаться, чувствуя при каждом небольшом толчке, как две пары рук, державших веревку там, наверху, наталкиваются на узел. Я попыталась припомнить количество этих узлов, так как мне казалось, что я совсем не продвигаюсь вперед. Я открыла было рот, чтобы крикнуть: «Поднимите меня!», но ветер, который кружился вокруг в бешеной пляске, тотчас же ворвался в мой жалобно открытый рот, и я чуть не задохнулась. Закрыв глаза, я отказалась от борьбы и даже не пыталась больше отталкиваться от скалы руками.
Но вскоре меня обуял непонятный страх, и я поджала мокрые ноги: море заключило их в свои ледяные объятия. Тем временем я собралась с духом, тем более что обрела наконец твердую почву. Мои ноги прочно стояли на прибрежном утесе, который и вправду был очень скользким.
Я уцепилась за большое кольцо, приделанное к своду скалы, нависавшей над утесом, и огляделась. Узкая и длинная расщелина неожиданно расширялась у самого основания и образовывала просторную пещеру, которая выходила в открытое море.
Вход в пещеру надежно защищали большие и малые утесы, сливавшиеся с водой в миле от берега; именно этим объяснялись и страшный шум моря, бурлящего в лабиринте, и возможность «стоять на камешке», как говорят бретонцы, когда вокруг тебя пляшут волны.
Между тем я сознавала, что любой неверный шаг может оказаться роковым и увлечь меня в страшный водоворот волн, которые набегали издалека с головокружительной скоростью и разбивались о несокрушимую преграду, сталкиваясь при отливе с другими, шедшими за ними по пятам, волнами. Отсюда — бесконечные водные фонтаны, которые врывались в расщелину, окатывая вас с головы до пят.
Начинало смеркаться. Мне стало ужасно не по себе, когда я заметила на гребне одного из ближайших утесов пару огромных глаз, глядевших на меня в упор. Немного дальше, среди водорослей, прятались другие пристальные глаза. Я не видела ничего, кроме этих глаз, и не знала, каким существам они принадлежат.
На миг мне почудилось, что у меня кружится голова, и я до крови прикусила язык. Затем я с силой дернула за веревку в знак того, чтобы меня поднимали, и ощутила радостный трепет четырех рук моих ангелов-хранителей, увлекавших меня наверх. Глаза оживились, обеспокоенные моим бегством. И все то время, пока я качалась в воздухе, они преследовали меня, эти глаза, протягивавшие ко мне свои длинные щупальца. Я никогда не видела осьминогов и даже не подозревала о существовании подобных страшилищ. В течение подъема, показавшегося мне бесконечным, мне несколько раз привиделись эти чудища на склоне скалы, и, ступив на зеленый пригорок, я все еще стучала зубами. Я поведала сторожу о причине моего страха. Он перекрестился и промолвил:
— Это глаза утопленников. Нельзя туда ходить.
Я знала, что это ерунда, но не имела понятия, что же я видела. И тогда я решила, что повстречала каких-то никому неведомых зверей. Только в гостинице у папаши Батифулле я узнала о существовании осьминогов.
Последние пять дней отпуска я провела на Разском пике, сидя на выступе скалы, который окрестили впоследствии «креслом Сары Бернар». С тех пор туристы не упускают случая там посидеть.
Мой отпуск подошел к концу, и я возвратилась в Париж. Но, будучи еще очень слабой, я смогла приступить к работе лишь в начале ноября. Я по-прежнему была занята в различных постановках и досадовала на то, что мне не давали настоящей роли.