Моя купель
Шрифт:
— Тебя, — ответила Мария Петровна. — Что ты тут делаешь?
— Вот пока перевязку себе делаю, — сказал он, не выпуская из зубов бинта.
— Что, у тебя друзей не стало? — подходя к нему ближе, спросила Мария Петровна. — Вон их тут сколько валяется! Разбуди.
— Тише! Нельзя. В бою командир всегда должен быть здоровее своих бойцов. И духом, и физически.
— Вон ты какой!.. А я хозяйка этого дома.
— Очень приятно, — сказал он, поглядывая на полевой телефон, внутри которого что-то заскрипело.
Телефон стоял на крестовине матицы. Подняв трубку, командир отозвался:
—
Странно видеть командира почти голого, без рубахи, да еще такого молодого, с юношеским голосом. Говорил он вроде умные слова, а поверить в него было трудно. Однако Мария Петровна помогла ему надеть гимнастерку, затем шинель, застегнула сзади хлястик и ушла к сыну, еще не понимая, что задумал этот человек, пропуская немецких разведчиков мимо своих батальонов.
Прошло еще несколько минут, и через центр Юдовки пронеслись легкие немецкие танкетки. Откуда-то сбоку, от ветряка на бугре, прогремел выстрел пушки.
Снаряд разорвался на дороге восточнее Юдовки. Танкисты развернулись и умчались обратно.
«Что же будет?» — с тревогой подумала Мария Петровна, укрывая сына, который все еще сладко спал, чуть почмокивая губами.
— Подъем!.. По местам! — глухо донеслось с чердака, и в эту же минуту потолок ходуном заходил. Люди бежали к слуховому окну на крыше, чтобы быстрее спрыгнуть на землю.
Повременив немного, Мария Петровна снова поднялась на чердак.
— Один остался? — спросила она теперь уже знакомого ей командира.
— На НП многим быть не положено, — ответил тот, держа возле уха телефонную трубку. — Вы уж извините меня, мы тут несколько отверстий в крыше сделали, отсюда очень хороший обзор местности.
— Извиняю, был бы толк.
— Толк... — Он пригласил Марию Петровну к отверстию, в которое сам смотрел. Мария Петровна знала, что ее дом виден почти со всех сторон Юдовки, но она не предполагала, что отсюда можно видеть не только Юдовку, но и все дороги, которые подходят к ней. Круглая деревня. С трех сторон ее обогнула речка с мелким кустарником, крутыми берегами и такими же крутыми взвозами возле мостиков.
— Отсюда и вправду видно почти всю округу, — как бы не веря своим глазам, сказала Мария Петровна.
— Что вы видите там, на хомутовском большаке?
— Пока ничего. Черная дорога — и все.
— Это не дорога, а целая колонна немецкой мотопехоты остановилась. Ждут, что скажут разведчики. Они должны направить колонну туда, на наши ложные позиции.
— А что ты мне свои планы рассказываешь?
— Я вас хорошо знаю и рассчитываю на вашу помощь. С продуктами у нас плохо. Хочу назначить вас начпродом нашего гарнизона.
— Надолго ли?
— Если сегодня удержимся, значит, надолго.
— Не понимаю.
— Потом поймете, а сейчас пока возвращайтесь к сыну. Будет лучше, если вы с ним в погреб переберетесь.
Мария Петровна не понесла сына в погреб: там было сыро и холодно. Она спустилась с ним в подвал и уложила его в самое надежное укрытие — под полом глинобитной печи. Здесь было тепло и глухо. Постепенно и здесь стало слышно гудение немецких грузовиков. Земля тихо и жалобно позванивала. Но вот она уже задрожала мелкой дрожью, пока еще без толчков. Значит, наши еще не стреляют. А может, они вовсе не будут стрелять, промолчат, ведь, кажется, колонна вошла в Юдовку. Нет, она еще не в Юдовке, а где-то возле моста.
— Мам, а мам!
— Что, сынок?
— Почему у меня под спиной земля дрыгается, как плясать собралась? Правда, правда...
— Сейчас запляшет, — как-то неожиданно для себя бодрым голосом ответила Мария Петровна.
И земля будто в самом деле заплясала. В ней что-то зазвенело гончарным звоном, заухало, застучало барабанной дробью, засмеялось заливисто и раскатисто. Она будто вошла в азарт пляски и теперь скидывала с себя лишнее.
Когда чуть стихло, Мария Петровна по толчкам одиночных выстрелов поняла, что бой идет где-то в стороне от Юдовки, но не успела сказать сыну и слова, как земля снова загудела, затряслась. На этот раз дрожь земли не унималась около часа. Затем — тишина. И снова то же самое. Только толчки взрывов все удалялись и удалялись.
Под вечер послышался тот знакомый юношеский голос:
— Хозяюшка, выходите!
Командир открыл западню и, просунув в нее свою лохматую голову, приговаривал:
— Выходите, тут у нас полный порядок. Надо решать продовольственные дела.
— Погоди решать, сперва хочу посмотреть, какой ты порядок навел, — ответила Мария Петровна.
— Мам, и я с тобой, — попросился мальчик.
— Правильно, выходите вместе, — поддержал его командир.
— Показывай, — сказала Мария Петровна, оглядывая свой дом. Ей не верилось, что после такой встряски стены дома не рассыпались. — Уцелел!
— Как видите...
На чердаке осталось так, как было утром. Только отверстия, через которые просматривались подходы к Юдовке с западной стороны, чуть расширились.
Нет, Мария Петровна еще не видывала такой свалки машин. Подбитые, перевернутые, горящие, они громоздились перед мостом, на взвозе по ту и по эту сторону реки. А возле них, словно разбрызганная грязь, чернели на снегу убитые.
— Чьи это? — спросила она.
— Ихние.
— А твои где?
— Мои на своих позициях. С провиантом у нас плоховато... Люди есть хотят, хотя бы картошку добыть.
— Как тут было-то?
— Одним словом, они на засаду напоролись. Потом мы добивали их с разных сторон. Остальное люди расскажут.
— А наши, юдовские, видели?
— Видели. Вон еще ходят там и смотрят.
— Тогда иди отдыхай. Ночью всех накормим. Сколько вас?
— Человек четыреста.
— Ладно, накормим.
Перед сумерками Мария Петровна обошла лишь первый десяток домов Юдовки. Навещать остальные не было смысла. Весть о том, что она ходит по домам и просит поделиться остатками продуктов с солдатами, разнеслась по всей деревне быстро, как свет из окна в окно. Женщины, дети, старики, старухи — все, кто мог ходить, несли в общий котел солдатам все съедобное, что было приготовлено в каждом доме к ужину.