Моя любимая жена
Шрифт:
Гуйлинь представлял собой уголок Китая, знакомый Биллу по репродукциям картин. За городом возвышалась цепь известняковых гор, уходящих к самому горизонту. Некоторые из них смотрелись достаточно живописно, другие имели столь правильную форму, что Билл сразу вспомнил горы на рисунках Холли. Всю панораму окутывала легкая дымка.
Казалось, что где-то поблизости проходит край Китая, хотя на самом деле до вьетнамской границы была еще не одна сотня километров. Красочные пейзажи Гуйлиня напоминали виды на открытках и несомненно производили большое впечатление, но не такое, как рыбаки и бакланы. Билл был просто очарован ими.
— Это
Под мостом блестела вода реки Ли. Цзинь-Цзинь и река носили одинаковое имя. Прямо под ними ненадолго застыла плоскодонка. Рыбак без возраста расцепил пряжку на шее баклана, и пойманная рыба мгновенно исчезла в клюве птицы.
— Этот рыбак и эта птица. Для меня они — настоящий Китай, — снова сказал Билл.
Цзинь-Цзинь улыбнулась и пожала плечами. Билл стиснул ее руку. В глазах китаянки не было восторженного блеска. Цзинь-Цзинь воспринимала рыбака и баклана как нечто привычное, обыденное, на чем не стоит заострять внимание. Возможно, для нее и Китай, и весь мир выглядели гораздо проще, чем для него.
— Удобно, — проговорила она, кивком указывая на рыбака. Его баклан поймал очередную рыбину, но в этот раз хозяин не дал ему полакомиться и забрал улов. — Так ловить удобно.
Днем они бродили по Гуйлиню, а ближе к вечеру повесили на дверь гостиничного номера знак, запрещающий горничной и всему остальному миру мешать им предаваться страстной, изнуряющей любви. Билл стонал от наслаждения, Цзинь-Цзинь тоже. Их потные тела то сливались воедино, то в изнеможении отталкивали друг друга. Потом он заснул в ее объятиях.
Полнейшее безумие и глубочайший смысл одновременно. Внешний мир перестал существовать; вернее, внешний мир сузился до размеров гостиничного номера. Они должны что-то придумать. Как — этого Билл не знал. У него не было даже намека на план действий. Но каким-то образом нужно растянуть эти дни, растянуть до бесконечности. Интуитивно Билл чувствовал, что такое возможно. Главное — додуматься, докопаться, как это сделать.
А потом он как будто взглянул на себя со стороны, и его обдало жгучим стыдом. Заворочалось дремавшее внутри чувство вины. Вина и стыд; объединившись, они пожирали Билла, пока он лежал и глядел на спящую Цзинь-Цзинь. Вина была столь же очевидной, как и его недавняя болезнь. Но ужаснее всего оказалось понимание: представься еще такая возможность, и он сделал бы то же самое — схватил Цзинь-Цзинь за руку, повез в аэропорт, где они первым же рейсом полетели бы в Гуйлинь, чтобы опять оказаться на мосту через реку Ли и смотреть на рыбаков с бакланами.
Билл удивился, когда Цзинь-Цзинь сказала, что хочет навестить отца.
В их первое утро в Гуйлине Цзинь-Цзинь, возбужденная воспоминаниями, рассказала о своем детстве. Она говорила с насмешливой улыбкой, но у Билла едва не встали дыбом волосы. История ее детства тянула на роман ужасов. Со слов Цзинь-Цзинь, ее отец представлялся самодуром и домашним тираном, державшим в страхе всю семью. Билл думал, что после развода родителей Цзинь-Цзинь полностью прекратила общаться с ним. Отец жил в каком-то пригородном селении, куда можно было быстро добраться на такси. Каким-то образом Цзинь-Цзинь узнала, что он болеет. Находиться в Гуйлине и не заехать к отцу? Это не укладывалось в ее голове.
Билла ее решение откровенно рассердило.
— На Западе дети забыли бы такого папашу навсегда, как кошмарный сон.
— Но мы не на Западе, — возразила ему Цзинь-Цзинь.
Они взяли такси и поехали навстречу известняковым горам и рисовым полям. Билл смотрел на глянцевую ленту реки и вспоминал ужасающий рассказ Цзинь-Цзинь о ее чанчуньском детстве. Отцу могло не понравиться, как Цзинь-Цзинь с сестрой сидят за столом, и тогда он начинал хлестать дочерей палочками для еды. Цзинь-Цзинь вспоминала, как он не раз хватал мать за волосы и кричал: «Попрощайся с детьми! Скоро у них не будет матери!» Мать долго терпела, но все-таки подала на развод. Отец и потом не оставлял семью в покое. Случайно встретив Цзинь-Цзинь на улице, отец принимался обзывать ее последними словами. Ей было пятнадцать, отцу — сорок, и прохожие принимали их за поссорившихся любовников.
Когда Билл спросил, не вызвано ли такое поведение ее отца психическим расстройством, Цзинь-Цзинь ответила, что все куда проще. Ее отец был азартным игроком. После работы он отправлялся играть, и, если проигрывался вчистую, дома начинался ад. Всю досаду и злость он вымещал на жене и дочерях.
Деревня лежала в долине между двумя холмами с плоскими макушками. Их склоны были усеяны белыми пнями, напоминавшими надгробия братских могил. Билл ожидал увидеть хижины, как в Яндуне и других деревнях, но вместо этого его взгляду представилось скопище лачуг и палаток. Куски фанеры, ржавые металлические листы, обломки досок. Такой бедности Билл еще не видел. Заслышав шум подъезжающей машины, из лачуг и палаток выбежали босоногие ребятишки.
— Здесь что-то случилось? — поинтересовался Билл.
Цзинь-Цзинь подняла голову, кивнув в сторону холмов.
— Наводнение, — пояснила она. — В прошлом на холмах срубили много деревьев. — Она, наморщив лоб, вспоминала нужное английское слово. — Почва? Я правильно сказала? Когда нет деревьев и приходит тайфун, почва быстро сползает вниз. — Цзинь-Цзинь подняла маленькую руку, держа ее ладонью вниз. — Приходят дожди, река становится большой. Ты понимаешь?
Билл кивнул.
— И давно здесь так живут? — спросил он. — Когда случилось наводнение?
— Три года назад… Пошли искать моего отца.
Отца Цзинь-Цзинь они нашли на местной автобусной станции, где он работал. Глядя на его усы, Билл сразу вспомнил фильмы с Кларком Гейблом. Но в отличие от последнего китаец имел почти квадратную фигуру. Глядя на него и высокую худощавую Цзинь-Цзинь, с трудом верилось в их кровное родство. Он говорил с дочерью, застенчиво поглядывая в сторону Билла. Видя, насколько легко и естественно чувствует себя Цзинь-Цзинь рядом с отцом, Билл просто не мог ненавидеть этого человека.
— Я эта девушка отец! — произнес китаец по-английски.
Билл кивнул, и они оба улыбнулись. Двое других рабочих одобрительно хихикнули, впечатленные его знанием иностранного языка.
— Это все, что он знает по-английски, — сказала Цзинь-Цзинь.
Повернувшись к отцу, она что-то добавила на китайском.
Расставшись с семьей, отец Цзинь-Цзинь дважды пытался завести новую, но страсть к азартным играм и неизменившийся дурной характер помешали этому. Сейчас он жил один, в маленькой деревянной лачуге. Сырой климат деревни губительно сказывался на его больных легких. Все питание отца, по словам Цзинь-Цзинь, состояло из риса и дешевого чая. К тому же он бесконечно смолил самодельные сигареты, от которых его зубы приобрели темно-коричневый оттенок.