Моя любимая жена
Шрифт:
Билл торопливо глотал пиво, не спуская глаз с входной двери. У него колотилось сердце. Оно забилось еще сильнее, когда он увидел вошедшую Цзинь-Цзинь. Она остановилась, обводя глазами зал. Билл замер от восторга. Ему нравилось наблюдать за Цзинь-Цзинь, не знавшей, что он уже здесь и следит за ней. Наконец она заметила его и заулыбалась во весь рот. Ее красивое лицо стало еще прекраснее. Лицо и улыбка принадлежали ему. Это было лицо «моей девочки», как иногда Билл мысленно называл Цзинь-Цзинь.
Она шла прямо к его столику.
Билла охватил стыд. Он завидовал Цзинь-Цзинь. Ей не надо ни от кого прятаться, не надо оглядываться на дверь. Она вела себя честно. Лгуном и обманщиком
Цзинь-Цзинь поцеловала его в губы и положила ладонь поверх его ладони. Официант осведомился у нее насчет заказа.
— Спасибо. Мы спешим, — выпалил Билл.
Не выпуская руки Цзинь-Цзинь, он повел «свою девочку» туда, где можно было не опасаться Девлина и Тессы, — в заведение «Вместе с Сюзи». Там они сели у дальней стены. Цзинь-Цзинь оживленно защебетала с обеими Дженни, Энни и Сахарной. Билл стал разглядывать танцующих.
Все женщины, охотившиеся здесь за клиентами, использовали одни и те же профессиональные приемы. Потенциального клиента они встречали с такой искренней нежностью, что тот поневоле начинал верить в свою избранность. Шумный, прокуренный зал представлялся ему землей обетованной, где его давно ждали и где жила настоящая любовь.
Если мужчина отвергал предлагаемое общение, женщины отходили. Их улыбки воплощали собой искреннее сожаление, словно этот человек своими руками прогонял собственное счастье. Билл поражался их способности не выходить из роли даже после самых грубых отказов. Но если мужчина заглатывал наживку и проявлял интерес (угощал выпивкой, вел танцевать или лез обниматься), в глазах женщин появлялось совсем другое выражение. Их губы продолжали механически улыбаться, однако нежность сменялась холодным, оценивающим взглядом. Со стороны это просто шокировало. Билл мысленно спрашивал себя: почему эти мужчины принимают коммерческий расчет за внимание к ним, за желание или любовь? Почему на них находит затмение?
Здесь торговали не сексом, а мечтами. Их продавали, потому что на мечты был спрос. В зале, где пахло табачным дымом и пивом и звучали хиты Эминема, набиралось достаточно мужчин, готовых платить за несбыточное. За грезу об удивительной женщине, которая где-то обязательно есть, но которую они до сих пор не встретили. Они приходили сюда не столько для того, чтобы выпить или послушать музыку (выпивки и музыки с избытком хватало в других местах). Они приходили купить мечту. Они верили: вдруг случится чудо, и завтра кто-то из них проснется в объятиях прекрасной, чистой и верной женщины вроде Цзинь-Цзинь Ли.
У Билла щипало в глазах от густого табачного смога. В ушах звенело от «The Way I Am» и «Lose Yourself» [66] и множества других песен, которых он не знал. Лучше бы они с Цзинь-Цзинь пошли к ней домой и закрылись от всего мира. (Он никогда не водил ее к себе; они даже не заикались об этом, оба понимая, что там нельзя.) Но близился канун китайского Нового года, и Цзинь-Цзинь хотелось повидаться с подругами, пока те не отправились в родные края. Новый год — самый главный и наиболее почитаемый в Китае праздник и, конечно же, повод навестить близких. Еще немного, и вся страна придет в движение.
66
Песни Эминема, написанные в 2000 и 2002 гг.
Разговор за их столом не утихал. Билл даже не пытался угадать, о чем они говорят. Цзинь-Цзинь и Дженни Первая запальчиво спорили с Энни, а та почти со слезами на глазах отстаивала свою правоту. Билл и не подозревал, что всегда сдержанная, надменная Энни может быть
Билл даже вздрогнул, увидев на правой руке Энни свежую татуировку. Скорее всего, крупные иероглифы составляли имя. В неоновом свете бара иероглифы как будто и сами светились.
— Он очень рассердился, когда увидел это, — по-английски сказала Цзинь-Цзинь, включая в разговор Билла.
Ему не понадобилось спрашивать, о ком речь.
— Он сказал, что она должна убираться прочь, — добавила Дженни Вторая, которую заботы Энни волновали больше собственных. — Но ведь она сделала это для него. Только для него!
— А он ее отверг, — вздохнула Дженни Первая.
«Он ее отверг». Так они всегда говорили о брошенной «канарейке».
Энни глядела на иероглифы, которые искренне считала зримым выражением признательности своему престарелому спонсору, поселившему ее в «Райском квартале». В глазах всех китаянок Билл видел немую просьбу — объяснить странности и переменчивость мужского сердца. Но как объяснишь чужие намерения?
Билл покачал головой, словно извиняясь.
— Нам пора.
В квартире Цзинь-Цзинь Билл сказал, что сегодня они поменяются ролями: она пусть отдохнет, а он приготовит чай.
Билл прошел на кухню. Цзинь-Цзинь включила телевизор. Из гостиной доносился ровный, уверенный голос дикторши, читающей выпуск новостей. Билл достал чашки и жестяную коробку с китайским чаем. Хотя ему почти ежедневно приходилось пить китайский чай, назвать себя большим любителем этого напитка Билл не мог.
Он добросовестно пытался оценить достоинства китайского чая, но так и не понял, в чем тут фишка, как не понимал и особую прелесть джаза или крикета. Иногда, ради разнообразия, можно выпить чашку китайского чая, но привычный черный все же казался Биллу вкуснее. Он искренне обрадовался, обнаружив на одной из полок нераспечатанную пачку английского «Чая для завтрака». Должно быть, Цзинь-Цзинь купила этот чай в местном супермаркете как нечто экзотическое. Как некий сувенир. На ее кухне сплошь и рядом попадались такие «сувениры». Пыльная бутылка французской минеральной воды. Банка растворимого кофе без кофеина. Пачка мюсли. Картонная упаковка с полудюжиной бутылок кока-колы. Посланцы из далекого, чужого мира, о котором она знала лишь по книгам и фильмам.
Билл заварил чай, дал ему настояться, наполнил чашки и поставил их на поднос, добавив картонный пакет молока и нерафинированный тростниковый сахар. Цзинь-Цзинь, затаив дыхание, глядела на молодую дикторшу, продолжавшую читать новости.
Заметив в чашках черный чай, Цзинь-Цзинь поморщилась.
— Ты будешь пить чай с молоком? — удивилась она.
— Да. Ты только попробуй, — улыбаясь, предложил Билл.
Он поставил поднос на столик. Цзинь-Цзинь вернулась к созерцанию дикторши. Билл был почти уверен, что сейчас она думает: «Я бы тоже так могла».
— Цзинь-Цзинь, я хочу тебя спросить.
— Да, Вильям.
Она почему-то никогда не называла его Биллом.
— Ты продолжаешь жить в этой квартире, — сказал он, не зная, как спросить о том, что не давало ему покоя. — В этой квартире… Ты по-прежнему здесь живешь.
— Да. И что? — Цзинь-Цзинь повернула к нему лицо, забыв про телевизор.
— Почему? — спросил Билл, садясь рядом. — Это ведь не твоя квартира. — Цзинь-Цзинь молча глядела на него, ожидая продолжения. — Квартира принадлежит ему. Тому человеку. Твоему прежнему бойфренду. — Билл не мог заставить себя сказать «мужу». Язык не поворачивался. — Я удивляюсь: почему он не выгнал тебя отсюда, когда ты порвала с ним?