Моя нелюбимая девочка
Шрифт:
– Ёлки-палки, я чуть не сдохла, - придя в себя, смеюсь я.
– Зато улыбаешься. Ну и что думаешь?
– А что думать? Не хочу я опять страдать по нему, - обреченно вздыхаю.
– Хоть он и сказал, что любит меня.
– Ну а ты?
– делает паузу.
– Любишь?
Смотрю на нее, потом на белоснежные занавески, скрывающие майскую ночь и подперев щеки кулаками сокрушаюсь:
– Люблю. Я когда его снова увидела, у меня сердце чуть из груди не выпрыгнуло, баб Паш. Клише, конечно, но я это так хорошо почувствовала.
–
– И она тоже. Я боюсь, что он врет и все еще любит другую.
– Ох, Ирадка. Кого-то ты мне напоминаешь!
– покачав головой, баба Паша встает и достает с полки лекарства.
– Забыла выпить. Придется теперь на ночь.
– И кого я вам напоминаю? Вы не договорили.
– Кого-кого. Меня! Полвека прошло, а я до сих пор помню, как все было. Вот иногда не вспомню, какой день сегодня, а тот свой роман в подробностях.
– Кааак? Вы тоже…как я?
– Как ты, ага. Мне же тоже когда-то было 22. И была я молодая и влюбленная.
– Вы сейчас про деда Мишу говорите?
– спрашиваю про ее мужа, который умер десять лет.
– Про него. Про кого же еще?
– усмехается она.
– С первого взгляда влюбилась в него, когда мы в кино познакомились. Они с другом за нами в очереди за билетами стояли. Думала, прекрасней парня нет на свете! Высокий зеленоглазый блондин, архитектором в “Казгорстройпроекте” работал.
– А он?
– А он в мою лучшую подругу Зойку влюбился и замуж ее позвал.
– Вот бл..ой, простите, - прикрываю рот и краснею.
– Ну примерно так и есть, чё уж, - весело хмыкает баба Паша.
– Собирались они пожениться, она меня даже в свидетельницы позвала.
– И вы согласилась?
– Ну да, а куда деваться? Плакала, ночами не спала, кушать не могла даже. Высохла вся от любви безответной. Посмотрю на них счастливых и хоть в петлю лезь.
– Вы мазохистка, баб Паш.
– Я знаю. Вот только не было свадьбы. За пару недель до нее его машина сбила. Как же я плакала и молилась, чтобы выжил. И ведь выжил, но только ходить не мог.
– Да ладно? Так он же ходил до самой смерти!
– беру с вазочки “Красную шапочку”, разворачиваю фантик и кладу конфету целиком в рот.
– А сначала не мог и врачи сказали, что не будет. Зойка к нему пару раз сходила, а потом сказала, что не может, что молодая и жить хочет по-другому. Короче, бросила она его. Из родных у Миши только мама, отец - ветеран войны рано умер. Мать к нему каждый день ходила, плакала, пыталась вытащить, потому как Зоя ушла, он жить не хотел. Я когда от нее узнала, что она сделала, тут же к нему побежала в больницу.
– Отчаянная, - качаю головой я.
– Дурная, - поправляет она.
– Он сначала меня гнал, потому что я ему Зойку напоминала, а потом, - вздыхает, - смирился. Я ему пирожки, борщ, рассольник его любимый приносила. Как сейчас помню, в банке трехлитровой на трамвае везла, потом
– Каждый день?
– Почти. Потом выписали его, а я все также ездила, только домой к нему. Он где яблоневые сады жил. Далековато от меня. Соседские пацаны его на коляски со второго этажа выносили во двор. Там у них стол был длинный, деревянный, и он за ним сидел и что-то чертил. Я приходила, мы разговаривали, общались, я приносила ему книги из библиотеки и забирала те, что он прочитал. А однажды пришла к нему вся красивая, в белом платье в синий цветочек, а он мне говорит:
“Ну что ты ходишь ко мне, Павла?! Уходи”.
“Миш, какая муха тебя укусила? Все же хорошо было?”
“Как хорошо? Что ты приходишь и крутишься здесь?”
А я сдуру расплакалась от обиды и ляпнула:
“Прихожу, потому что люблю я тебя, Миша”.
Баба Паша замолчала, а мне не терпелось узнать конец истории.
– А он, а он что?
– А он сказал: “Не люблю я тебя, Павла. Я Зою любил, люблю и буду любить”. И я тогда не выдержала и крикнула ему в лицо: “Любить будешь, даже если бросила? Даже если ты ей не нужен” А он говорит: “Да”.
– Эх, дядя Миша, дядя Миша, - по щеке бежит слеза от его слез и от воспоминаний о нашей последней встрече с Асланом на той пустынной аллее.
– Я надеюсь, вы ушли тогда?
– Конечно, ушла. Бросила ему, что раз не любишь, не буду унижаться. И все. А потом он сам пришел через полгода.
– Ну хоть через полгода, - фыркаю я.
– Ко мне вон год ехал.
– Пришел, кстати, сам, только на тросточку опирался. Я глазам не поверила, но на шею не кинулась. Гордая стала, - лицо бабули внезапно озарилось лучистой улыбкой.
– Так вы его отшили?
– Ой, Ирада, ну что за слова? Я его спросила, зачем он пришел, а он мне: “К тебе, Павлуша пришел. Соскучился”. Я его за дверь - мол, нечего ко мне ходить, я в прошлый раз все хорошо поняла. И тут он признался, что накричал в тот день, потому что уже что-то начал ко мне чувствовать, но не хотел, чтобы я с инвалидом возилась и жалела его. Дурак да?
– Ой дураааак, - распеваю я.
– И чем, чем все закончилось?
– сажусь ровно и руки на столе складываю, как примерная первоклашка.
– Я как будто кино на России 1 смотрю, баб Паш.
– Да прям там все и закончилось. Он мне в любви признался, я сказала, что все это время его любить продолжала и мы поженились.
– Баба Паша, это несерьезно!
– возмутилась я.
– А как же отшить, помурыжить, проучить?
– А зачем?
– Да как зачем?
– сокрушаюсь я, жестикулируя.
– А вдруг бы он продолжал эту Зою любить?
– Глупая ты, Ирада. Ну как бы он ее любил? Он ведь не хотел быть мне обузой, понимаешь? И все полгода, оказывается, занимался и на физиотерапию его друзья возили. Он потом признался, что хотел на своих ногам ко мне прийти и признаться, что любит.