Моя одиссея
Шрифт:
Воскресным утром, когда Тимофей Андреич сидел дома, я сбежал на станцию. Клавдиевские железнодорожники знали меня отлично, и никто не помешал мне без билета сесть в дачный состав. В городе я прямо с вокзала отправился в госпиталь на Кадетское шоссе. Квартира Михайловых оказалась запертой, и я почувствовал огромное облегчение. Сразу нажал кнопку звонка на двери Кучеренко. Открыла профессорша — худощавая, вечно озабоченная женщина с полустёршимся маникюром на тонких огрубевших пальцах, в нарядном фартучке.
— А, гость! — приветливо сказала она.
Из столовой выглянул Боря. Он остановился у дальней двери, я у двери входной, мы молча радостно улыбались друг другу и не трогались с места. Я шмыгнул вспотевшим носом, спросил:
— Чего делаешь?
— Задачки решал. А ты приехал?
— Приехал. Давай поиграем?
Я сделал два шага к нему, он ко мне, и, схватившись за руки, оба счастливые, мы резво побежали из передней.
— А уроки? — остановила сына профессорша и улыбнулась черными, добрыми, когда-то красивыми глазами.
— Успею, — отмахнулся Боря. — И вечно ты, мама… И вот мы опять расположились на знакомом лысом ковре в разных углах комнаты, отгородили «порты» книгами, одной из которых вновь был толстенный «Дон-Кихот», выстроили у «пирса» военные корабли и нача-ли артиллерийский обстрел. Оба мы с увлечением выкрикивали морскую команду, бурно выражали восторг от удачных выстрелов и подняли такой шум, что профессорше Кучеренко несколько раз приходилось умерять наш пыл. Боря требовал, чтобы мать, как третья, нейтральная держава, не вторгалась на театр военных действий, не сбивала своими ногами «острова», и ей опять приходилось пробираться вдоль стен. Я забыл о своем побеге, о предстоявшем объяснении с Михайловыми (а я знал, что оно будет) и наслаждался игрой с другом. Вот если бы «тезка» жил в Клавдиеве или я здесь, в Киеве, — ничего бы лучше не надо!
Наконец профессорша проявила свою власть:
— Хватит, Боря. Скоро час дня. Пора в школу.
— Еще рано. Не мешай, пожалуйста… Хр-рабрые матр-росы линкора «Мар-рат»! Захватывайте судно противника на аб-бор-рда-аж!
— А я сказала, довольно! — Профессорша бесцеремонно перевернула ногой геройское судно, и вся его команда растянулась на «бурных волнах моря». Садись обедать. А то весь твой флот полетит в помойное ведро. Вечером наиграетесь.
— Ну еще хоть пять минуточек! Мам! Я совсем-совсем не хочу есть.
— Мне уже надоели твои «минуточки»!
— Заставляешь силой? Тогда я, как Ганди, объявлю голодную забастовку.
И лишь после того как профессорша сказала, что я тоже пообедаю с ним, Боря тут же очень охотно прекратил голодную забастовку. Я не знал, кто такой Ганди, но вспомнил, что с утра ничего не ел, и уселся за стол, не ожидая вторичного приглашения. Да и мог ли я отказаться от еды? В этом отношении у меня не было такого мужества, какое имел Ганди, притом я словно предчувствовал, сколько мне еще предстоит поститься в будущем.
Мы с товарищем дружно заканчивали жаркое, когда за окном послышались пронзительные детские возгласы, свист: это из школы возвращалась первая смена.
— Вот твои минуточки, — с упреком сказала профессорша сыну, заботливо подавая ему ранец с учебниками. Боря соскочил со стула, не дожевав куска; надевая пальто и отбиваясь от матери, которая пыталась закутать шарфом его тонкую шею, он тут же взял с меня слово вечером продолжить морской бой.
— Приходи сразу после ужина. Ладно, Боря? Профессорша предложила мне подождать возвращения Михайловых у нее в квартире. Я не любил оставаться со взрослыми; я совершенно не знал, о чем мне с ними разговаривать. Сидеть и молча сопеть носом? Это я мог с успехом проделать и на улице. Поэтому сказал профессорше, что погуляю во дворе, и отправился в город.
«Ганди голодушкой воюет с англичанами, — размышлял я на улице, вспомнив рассказ Бори Кучеренко о мудреном индусе. — Чудно! Почему бы Ганди не воевать как-нибудь по-другому? Ну… отказался бы целый год умываться? Или пускай бы даже бросил курить сигары. А то еще вот чего: пришли бы лорды его мучить, а он взял бы и гордо плюнул им в рыло! Это — борьба! Но отказаться насовсем от еды? А вдруг ему дадут колбасы и… сто плиток шоколаду? Тогда как?»
По моему мнению, против колбасы и шоколаду и сам царь не устоял бы.
Остаток дня у меня прошел так же весело. Сунув руки в карманы, я толкался по огромному Еврейскому базару, купил шикарную рассыпную папироску у мальчишки с фанерным шарабаном через плечо. Вскочил на подножку трамвая и зайцем покатил в гостиницу к Гречке. Там похвастался перед кухаркой чимеркой, зашел в кабинет к Боярскому и рассказал, в каком году какой царь родился, когда его уложили в гроб, — и администратор милостиво разрешил мне вечером посмотреть в своем театре «Запорожец за Дунаем». Все знакомые хвалили мою ученость, говорили, как я хорошо выгляжу, давали гостинцев, денег «на трамвай», и я мысленно обозвал себя дурнем: почему раньше не догадался отведать сладкой привольной жизни? Лишь к полуночи, нагруженный дареными яблоками, конфетами, я вернулся на Кадетское шоссе. Огорчало меня одно: опоздал к Боре Кучеренко поиграть в морскую войну. Ничего, посражаемся завтра. С недельку-то я еще поживу в Киеве, — тут куда веселей, чем в Клавдиеве. Не все ли равно Сидорчукам, где меня кормить? А пани Чигринка подождет со своими крысами и уроками. В конце концов я свободный советский гражданин: кто мне может на хвост соли насыпать?
В окнах Михайловской квартиры горел свет. Я давно приготовил речь, которая очень просто объясняла мой приезд. «Соскучился и решил вас навестить». Ловко? Главный козырь был тот, что я не истратил ни копейки на билет: можно ль тут гневаться? Однако перед дверью опять струсил и скорее поскреб в нее, чем постучал, как это положено настоящим героям.
Открыли мне тем не менее почти в ту же минуту. Впустив меня в комнату, Веруша проговорила возбужденно и с заметным облегчением:
— Наконец!
Доктор стоял у подоконника, скрестив на груди руки я встретил пристальный, немигающий взгляд его черных цыганских глаз и почувствовал холод за воротником, будто мне туда сыпанули снега.
— Как ты, Борис, очутился в Киеве? — глухо спросил он. — Кто тебя привез?
— Никто. Я билет…
— Один приехал? — перебил Михайлов и недоуменно поднял брови. — Один? Но… за каким делом?
— Ничего не пойму! — вырвалось у Веруши. — Почему ты днем не дождался, пока мы вернемся из магазина? Профессорша Кучеренко говорит: «Ваш Боря приехал», — а мы только глазами хлопаем! В какое положение ты ставишь нас перед людьми? «Он у нас пообедал»! Или ты дома не сыт… даже при твоем аппетите?