Моя плоть сладка (сборник)
Шрифт:
Мы обошли памятник Бонапарту. Бенколин остановился, чтобы раскурить сигару. Потом сказал:
— Она и была той женщиной. Мы показали ее фото полицейскому, И тот опознал ее. О, утром мы не теряли зря времени. Но позволь мне рассказать тебе остальное. Прегель побывал в ее квартире. Он достал образцы ев почерка. Кроме того, он нашел серебряный ключ и алую маску.
Я свистнул.
— А алая маска, как ты говорил, означает, что она готова принять любовника в клубе?
— Да.
— Галан часто посещает Мулен-Руж и вчера вечером
— Нет. Я не допрашивал шофера. Я не хочу, чтобы мадемуазель Прево знала, что мы подозреваем о ее существовании,-
. Я'изумленно посмотрел на него.
— Подожди, Джефф, не перебивай. Мы должны заставить Галана думать, что нам ничего не известно о ней и о ее связи с клубом. Если ты будешь терпеливым, то увидишь почему. Ее телефон будет отключен. Цель этого ты тоже узнаешь. В течение дня я установлю, будет ли она связываться с Галаном. Думаю, мы ее найдем в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.
До самого дома мы больше не обмолвились ни словом. Мадам Дюшен, как я знал, была вдовой. До смерти мужа она жила в Сен-Жермене в одном из тех мрачноватых старых домов, при которых были обширные сады и которые имели несколько выходов. Сейчас она жила на бульваре Инвалидов.
Дверь открыл молодой человек, который явно заволновался, увидев нас. Сперва он показался мне англичанином. У него были черные волосы, жидкие, но аккуратно уложенные, очень румяное лицо, длинный нос, тонкие губы и бледно-голубые глаза. Казалось, он чего-то опасается и искоса поглядывает по сторонам. Мы представились.
— Ах, вы из полиции! Входите, пожалуйста.
Сначала он отнесся к нам несколько покровительственно, но, узнав Бенколина, стал почтительным.
— Вы родственник мадам Дюшен? — спросил детектив.
— Нет, нет,— ответил тот и улыбнулся.— Прошу прощения. Меня зовут Поль Робрко. Я — атташе французского посольства в Лондоне, но здесь...— Он неопределенно махнул рукой.— Они послали за мной, и я пришел, Я старый друг семьи, рос с мадемуазель Одеттой. Боюсь, мадам Дюшен не перенесет этого. Я имею в виду похороны. Входите, пожалуйста.
В холле было темно, ощущался тонкий запах цветов. Печаль охватила меня, хотя я никогда не видел Одетту Дюшен живой. Но я не мог представить ее себе лежащей в гробу, потому что помнил ее улыбку на фотографии.
— Да,— сказал Бенколин, когда мы шли к гостиной.— Я приходил сюда вчера вечером, чтобы сообщить мадам Дюшен о... трагедии. Здесь был только один человек — капитан Шамон. Кстати, он здесь?
— Шамон? — повторил Робико.— Нет. Он был с утра, но куда-то ушел. Вы не присядете?
В темной комнате было мрачно и холодно, но, несмотря на это, чувствовалось, что в доме живут хорошие люди. Голубые стены, картины, мягкие кресла... Здесь люди собирались, беседовали, пили кофе и не думали о смерти. Над камином висел большой портрет Одетты лет десяти-двенадцати.
Бенколин не стал садиться.
— Я хотел бы повидать мадам Дюшен,— тихо сказал он.— Она здорова?
— Плохо себя чувствует. Вы должны понимать это,— ответил Робико. Он пытался выглядеть по-дипломатически бесстрастным.— Потрясающий удар! Ужас! Мсье, вам известно, кто это сделал? Я знал ее всю свою жизнь. Подобная мысль...— Он заломил руки.
— Понимаю вас, мсье,— перебил его Бенколин.— Кто с мадам Дюшен?
— Только Джина Прево. Шамон утром позвонил ей и сказал, что мадам Дюшен хочет ее видеть. Это, конечно, не совсем так. Мадам Дюшен не изъявляла такого желания. Я думаю, что я сам в состоянии сделать все необходимое. Она тоже плохо себя чувствует.
— Джина Прево? — повторил Бенколин, как будто впервые услышал это имя.
— О, я забыл... Это тоже старый друг. Она была большой подругой Одетты и...— Он помолчал, его глаза расширились.— Я кое-что вспомнил. Я должен позвонить Клодин Мартель. Ей тоже надо быть здесь. Какая оплошность!
Бенколин колебался.
— Вы не разговаривали с капитаном Шамоном, когда он был здесь? Вы даже не слышали...
— Слышал? Что? Нет, мсье. Что-то случилось?
— Да. Но неважно. Вы позволите нам поговорить с мадам Дюшен?
— Пожалуй, да,— сказал молодой человек.— Вас она захочет выслушать. Но других нет. Пойдемте.
Он провел нас через холл к лестнице. Через окно я мог видеть опадающие клены. Робико замедлил шаг. Из комнаты наверху сначала; донеслись невнятные голоса, потом несколько ударов по клавишам пианино, а затем один из голосов поднялся до хриплого истерического крика.
— Они с ума сошли! — воскликнул Робико.— Они обе сумасшедшие, а Джина еще хуже мадам. Видите ли, господа, мадам Дюшен все время ходит. Она ни разу не присела. Она смотрит на вещи Одетты и играет то, что играла ее дочь. Может быть, вам удастся успокоить ее.
Он постучал в дверь, и в комнате все немедленно стихло. Потом чей-то голос с трудом произнес: «Войдите».
Эта комната с тремя окнами, выходящими в сад, явно принадлежала девушке. Уличный свет придавал обстановке серый цвет. Возле пианино сидела маленькая женщина в белом. Ее черные волосы были тронуты сединой, на бледном лице ярко горели глаза. В них отражалась скорбь.
— Поль,— спокойно произнесла она,— ты не говорил мне, что мы ждем посетителей. Входите, пожалуйста, господа.
Она не извинялась. Она не обращала внимания, что у нее растрепаны волосы и что она плохо одета. Она встала, приветствуя нас. Но мое внимание привлекла не мадам Дюшен. Возле нее стояла Джина Прево. Я бы узнал ее всюду, хотя она оказалась выше, чем я ожидал. У нее были глубоко запавшие, красные от слез глаза и никакой косметики на лице. Полные розовые губы, длинные золотистые волосы, твердый подбородок. Сейчас рот был приоткрыт. Она боялась и казалась близкой к обмороку.