Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
* * *
Доктор Словинский всматривался во вчерашний «улов».
Углядев показавшуюся из мешка спинку змеи, он осторожно взялся за нее двумя пальцами, и в этот момент она небольно и почти незаметно его укусила. Несмотря на отсутствие боли, секунд десять он не мог от нее отцепиться.
Как только Словинскому удалось высвободить указательный палец, он понял, что обознался и что перед ним — Bungarus multicintus,а вовсе не безопасная тварь, и поэтому ему понадобится медпомощь на случай,
В семь тридцать утра Словинский позавтракал и лег вздремнуть — однако, от покалывания во всех мускулах, в восемь проснулся. Тогда, осознав, что непоправимое все-таки произошло, доктор Словинский собрал вокруг себя всех членов научной экспедиции в Бурме и объяснил им, чего ожидать.
Спокойно уточнив, что яд покинет его тело лишь через сорок восемь часов, Словинский во всех подробностях описал процедуры, которые могут спасти его жизнь. Он оповестил коллег о том, что паралич будет прогрессировать с каждой минутой, но что он будет находиться в полном сознании даже тогда, когда уже не сможет пошевелить ни одним пальцем.
В восемь пятнадцать утра два ассистента уже спешили в близлежащий город за помощью. Пока они отсутствовали, речь Словинского стала совсем спотыкливой. Вскоре он мог общаться лишь с помощью клочка бумаги и ручки, а примерно в час дня потерял способность дышать.
Даже после того, как он утратил способность дышать сам по себе, ученый продолжал писать записки. Еще несколько человек отправились в город, чтобы вызвать оттуда вертолет, который бы доставил его в местный госпиталь — однако, вертолеты не прилетали из-за создавших нелетные условия муссонных дождей.
В четыре утра Словинский уже не мог общаться даже при помощи жестов и пытался подавать знаки при помощи большого пальца руки. Все это время — а именно в течение двадцати шести часов — коллеги делали ему искусственное дыхание методом «рот-в-рот».
В двенадцать двадцать пять дня, в среду 12 сентября 2001 года, сердце Словинского остановилось — и в течение трех часов коллеги делали ему непрямой массаж сердца и продолжали использовать метод «рот-в-рот», периодически задирая головы вверх и ожидая прибытия вертолета, однако, вертолет так и не прилетел.
Официальной датой смерти Словинского стало 12 сентября.
13-го наконец прилетел вертолет.
Зеркало номер 5
Криминальный кирпич
Недолюбливающий рептилий Линней, подразумевая змей, любил повторять: terribilia sunt opera Tua, o Domine!что в переводе означает «ужасны твои творения, Господи!», и эти слова прекрасно подходят человеку, который сделал все, чтобы карьера моего любовника пришла к концу.
Этим человеком был тот самый горшечник, который цветистостью биографии попытался затмить нехватку цвета и ритма. Все его работы были сделаны не то что наспех, но нарочито и напоказ, в них отсутствовал внутренний тайный огонь, и казалось, что даже печи, в которых он обжигал свои золотые горшки, были холодными.
В
Без преувеличений тут, разумеется, не обошлось, ведь наш беглец был, как глиняный колосс, хлипок и жидконог, несмотря на нравящиеся женщинам беглые, как очередь из пулемета, быстрые речи, и обстоятельный, неспешный лавмейкинг.
Узнав, что женщины были от него без ума, я раздобыла изданный Светом Любви каталог: безупречный не только во вкусе, но и в детальности, с которой бросался на каждое дело, мой любовник нанял самых изысканных иранских фотохудожников, чтобы они отдельно сфотографировали каждый горшок, — и таким образом в альбоме было чуть больше тысячи мелованных, плотных страниц, а сам он видом и тяжестью больше смахивал на мраморную плиту, чем на книгу.
На каждой второй странице красовалось «произведенье искусства»: на седьмой странице оно было освещено лучами, на пятнадцатой — задрапировано зеленой бархатной тканью, на двадцать седьмой — частично закрыто серой тенью, на пятьдесят пятой — представлено зрителям во всей простоте, на отмытой до блеска столешнице; на шестьдесят восьмой — стояло на ломящейся от посуды роскошной полке, а на сто первой демонстрировало позолоту рядом с как бы оброненным с пальца женским обручальным кольцом.
На обороте каждой страницы было указано, когда и где горшок был обожжен, и когда на него был нанесен золотой слой.
В самом начале каталога помещался портрет Творца: Горшечник был горбонос и темноок, и его смуглость лишь подчеркивалась блестящей черной кожаной курткой, из тех, что носят мотоциклисты, и которая не только должна защитить в случае падения на твердый асфальт, но и придает хлипковатому телу угрожающую, угреватую мускулистость, а мужскому органу — в глазах мечтательно глядящих на Горшечника женщин — нужную твердость (худощавый, нервный Горшечник смахивал больше на жиголо, чем на живописца).
В предпенсионном возрасте он сменил глину на гранты, каким-то образом убедив местный муниципалитет дать ему деньги на фуры или, проще говоря, на здоровенные тягачи с тянущимися за ними платформами, на которые он воодрузил огромные, десять на десять метров, картины.
Эти полощущиеся на ветре полотна на открытых платформах представляли собой раздутые до непомерных размеров средневековые армянские миниатюры с изображениями ангелов, которых наш грантовый горбоносик срисовал с ветхих, полузабытых, уже почти никем не читаемых рукописей, и теперь возил по нищей, полной помидоров и песка на зубах, калифорнийской округе, останавливаясь у каждого фруктового стенда, у каждого трейлера с коричневыми неаппетитными тако; у каждого столба, где, под табличкой «за наем нелегального рабочего — штраф», собирались оборванные, на все готовые личности в лоснящихся шляпах с полями; у каждого виноградника с изнемогшими работягами, у каждой мотыги и моторхоума с его харкающими, морщинистыми, жующими табак обитателями, и таким образом «знакомил с искусством народ».