Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
Костюм от кутюрье безнадежно испорчен. Надежда стать знаменитым утрачена. Почти никаких камер, скандала; недолгого, но полного неги внимания женщин.
Искалеченная левая лапка фламинго, лианы. Непредусмотренные Таможенником Руссо красные пятна — как ягодки крови — в зеленых кустах.
Горящие глаза укротителя. Мертвенный некротический кружок повисшего в углу солнца. Бесстрастные, непострадавшие змеи (месмеризованы посетители музея, а не они).
Лианы, лианы, лианы. Ни одной капли краски не попало на их гибкие тулова, но даже нельзя сказать, что им повезло — ведь им все равно.
Слившиеся с лианами змеи. Их непроницаемые, застывшие в ветвях вымышленного, отсутствующего в справочниках по садоводству, дерева овальные головы.
Кровавая краска.
Крах карьеры художника…
Кутузка и кутерьма.
Из участка учинителя беспорядка выпустили лишь после того, как он срисовал с любительской фотографии любовницу полицеймейстера и превратил ее обывательский и даже несколько обдолбанный образ в профессиональный помпезный портрет.
Трепеща, начальник участка (это был мужчина с большим животом, который нависал над ремнем и просачивался в расходящуюся на пузе рубашку, будто убежавшее из кастрюли бледное тесто), потащил портрет к себе в кабинет и сразу повесил на стену, где уже красовался черно-белый анфас любимой супруги.
Поскольку супруга внешне была схожа с любовницей (обе по-простонародному простоволосые и с бесподбородочным, беспородистым блином лица), посетителям кабинета казалось, что оба портрета изображают одну и ту же особу, просто в разные периоды жизни, так как любовница казалась в два раза старше умершей в родах жены.
После этой атаки или, лучше сказать, арт-аффекта, сведения о которой все же просочились в пару парижских таблоидов (слава Богу, «Заклинатель змей» в конце концов оказался благополучно заштопан, заштрихован и застрахован), брат любовника затерялся в одном из сумасшедших домов.
* * *
Я разглядываю чешую змей; что мне еще делать? Они — холодные странные твари, так сильно приворожившие многих исследователей этой фригидной фантастической фауны, что те посвятили им жизнь…
Один натуралист во Вторую Мировую войну на час задержал целый полк, к которому был прикреплен, приноравливаясь сфотографировать безучастную, бескровную бестию; другой страдал агонизирующей агорафобией и не мог покинуть квартиры, чтобы самостоятельно отправиться в серпентарий — тем не менее, его любовь к бесстрастным существам была так велика, что каждый месяц он выкладывал своим ассистентам довольно ощутимую сумму, чтобы те приносили ему на дом змеюк!
Своя участь была этим герпетологам неизвестна, но если мы, отыскав глазок или лаз в секретной стене, попробуем пойти по следам «неурочной» кончины — от волчанки или не волчьих, но змеиных зубов — мы, возможно, обнаружим неслучайный узор…
И я вглядываюсь в чешую, перед глазами рябит, блестящая плоская чернота вдруг выказывает второй план и меня утягивает в свои глубины далекая высь.
Зеркало номер 2
Кокаин в желудке констриктора
(Энциклопедия Змей)
Оправдывая ожидания шаха, мой персидский любовник оставил в покое уроки кройки и шитья иностранного синтаксиса и начал пополнять тегеранский музей современным искусством.
Одними из первых в коллекцию вошли работы творческого содружества под названием «КОБРА» — в сущности, никаких кобр на картинах их не было, ибо это слово служило акронимом городов, в которых члены содружества родились: Копенгаген, Брюссель, Амстердам.
В коллекцию также вошел Юсуф Тюльпаров, адски талантливый адыгеец, вырвавшийся из советских застенков и проживающий в США.
Этот самобытный самоучка, нюхнув небезызвестное порошковое вещество, вдохновлялся одолженными у студентов анатомическими атласами, срисовывая с них схематические разветвления жил, мышц и вен, и превращая эти утилитарные изображения в мясистые, масляные абстракционистские пятна.
Едва Свет Любви узнал, что Тюльпарову осталось жить не более месяца и он находится в таком невменяемом состоянии, что всем заправляет его не менее параноидальный папаша в перхотной папахе, как он примчался из Ирана в американский городок под округлым названием «Западный Апельсин» и сразу направился в тюльпаровский лофт, где вместе с офортами и картинами скупил все, что там находилось, начиная с залитых кофе и липких, обгрызенных приглашений на выставки и кончая уже упомянутыми атласами, альбомами Пикассо и Дебюффе, а также фолиантом с классификацией и рисунками змей, перемежавшихся красочными, краткими очерками об очарованных ими ученых.
Как объяснил мне Свет Любви, Тюльпаров в Америке подсел на иглу, и у него стоило покупать только раннюю живопись, ибо последние работы представляли из себя невразумительный нарколептический лепет.
Также он рассказал, что Тюльпаров, засыпав в нос порошок, каждый день, после обеда, включал обогреватель на полную мощь и плюхался в обложенную пуховыми подушками постель с «Энциклопедией змей» на коленях, и в конце концов настолько поднаторел в анатомии этих дьявольских тварей, что научился — как заправский торговец — переправлять наркотики из Колумбии в США, используя желудок боа-констриктора.
Я удивилась: как констриктор может перевозить кокаин?
Оказалось, что Тюльпаров насыпал кокаиновый порошок в кондомы и запихал их в констриктора, а самого констриктора преспокойно перевез через границу в обыкновенной металлической клетке, и никто его не поймал.
— Но может быть, он все же вдохновлялся этим фолиантом со змеями? — пытаясь спасти рептилиями репутацию Мастера, спросила я, и любовник ответил, что тут может быть все, что угодно, поскольку художник умер от передоза, а змеи не говорят.