Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
* * *
to<Ulay@xs4all.nl>: E-mail в Амстердам, 14 мая 2007
— Дорогой Улай: мне дали грант и я собираюсь выпустить книгу о Бахмане, моем друге, в чьей галерее Вы с Байарсом выставлялись. Какое место занимали в Вашей карьере эти перформансы и какое влияние Бахман оказал на Вашу жизнь?
……………………………………………………………………………………
— Дорогая Маргарита: на днях я отправляюсь в Москву и Екатеринбург с новым проектом и вернусь только после двадцать шестого. Как поживает Ваш друг?
* * *
Александр Евангели: москва, коммент в ЖЖ, 26 мая 2007
Когда Улай говорит перед аудиторией, пластика его сдержанна, но ноги выдают странную нервность: он все время ими двигает под столом. Это сильно впечатляет по контрасту с верхом, который почти неподвижен — ноги жестикулируют, а руки молчат.
Перед вернисажем он прочел лекцию «Эстетика без этики — это косметика», о гражданском аспекте искусства. Я накануне не спал и поэтому пару раз отключался.
В баре ГЦСИ я подошел к нему и передал привет от тебя; он спросил, откуда я тебя знаю. Я сказал, что мы давно знакомы, еще с твоих первых рассказов.
Перед тем как водить нас по выставке, он попросил передать тебе ответный привет.
* * *
to<Ulay@xs4all.nl>: E-mail в Амстердам, 28 июня 2007
— Дорогой Улай:представь, что ты умер и это никого не волнует. Более того: люди отказываются делиться воспоминаниями, когда их спрашивают о тебе. Хотел бы ты, чтоб после смерти подобное случилось с тобой?
* * *
Арт-критик Томас Макэвилли о художнике
Джеймсе Ли Байарсе,
из книги «скульптура в эпоху сомнений», 1999
Осмысление неопределенности — в частности, сосредоточение на одной из категорий неопределенности, которую он называл просто Вопрос — так можно охарактеризовать раннего Байарса.
Вопрос для него представал в качестве автономного принципа, который может рассматриваться сам по себе и не нуждаться в Ответе.
* * *
Запись в дневнике под названием «Вечный вопрос»
Округлые формы скульптур Джеймса Ли Байарса приводят на ум гласную O.
Большущий красный шар из живых роз.
Шелковый розовый круг с пыльцой золотистого карандаша посреди под названием «Совершенство любви».
Байарс заявлял, что округлые формы подразумевают вопрос. То есть это не гласная О — это «кью», но без хвостика. А по-английски вопрос как раз начинается с Q.
Ответ знание ущемляет. Буква О становится тощей и сжатой с обеих сторон, как личинка, найденная между зимними рамами.
Получив ответ на вопрос, люди приходят в себя и у них появляется чувство, будто они закутались в одеяло и теперь могут поспать.
Отсутствие ответа побуждает их пританцовывать на носочках, как будто им зябко и неуютно.
Вот и на мой вопрос не может быть никакого ответа.
Я теперь всегда начеку, роняю готовые слезы при упоминании имени Бахмана; настораживаюсь, когда говорят об искусстве; вглядываюсь в его пыльное, но для меня все еще пылкое фото, давясь комками следующих важных вопросов: «ПОЧЕМУ?» и, самое главное, «ГДЕ?»
У Байарса есть автопортрет: лицо под затемненными полями шляпы, утопающее в темноте. Как будто он есть и как будто его нет. Как будто он здесь и одновременно не здесь. Под этим портретом он подразумевал «исключительную неопределенность бытия».
Для меня это все — не просто слова.
Бахман, я вижу, как ты проступаешь из тьмы, и как из темного угла моей комнаты высвечивает то твой локоть, то профиль.
* * *
Звонок вдове Байарса в Санта-Фе, 12 мая 2007, 2:22 дня
— Здравствуйте, Гвендолин, я хочу задать пару вопросов про Бахмана.
— А где он сам?
— Он умер почти пять лет назад.
— Боже мой, я не знала…
— Он тоже расстроился, когда узнал про смерть Вашего мужа в Каире лишь два года спустя.
— Я могу как-то помочь?..
— Мне дали грант и я работаю над книгой о его арт-галерее. Не напишете ли Вы для меня несколько строк?
— На бумаге — не буду. Опишу лишь на словах. Мой супруг, вернее, покойный супруг (я сейчас замужем за другим) — называл его «Великим Артдилером». Джеймс Ли сам занимался своей карьерой и не посвящал меня ни в какие дела. Однако, он всегда говорил, что все сделанное для него Бахманом было просто великолепно. Все, о чем только мой покойный супруг не просил для своего творчества — тот сразу же исполнял.
Молчание. Недолгая пауза. Одна сигара из табака, перемешанного с вишневыми листьями, выкурена до разговора — чтобы подготовиться и привести себя в норму. Нервный взгляд на часы: два, два двадцать, два двадцать два, больше нечего ждать. Другая сигара лежит на столе и готовится к выходу на балкон: чтобы взглянуть на яркое солнце, почувствовать бахмановское присутствие в воздухе, увидеть на перилах непонятно откуда взявшуюся здесь таинственно мерцающую серебристую ракушку, унять нервную дрожь.