Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
Шейхцер писал: «Перед нами — то, что осталось от мозга… от седловища носа, от печени этого нечестивца. Другими словами, это реликвия, доставшаяся нам от проклятой расы, чьи греховные действия навлекли на их головы сорокадневный Великий Потоп!»
Сделав неверное заключение, Шейхцер наименовал спеси-мен Homo diluvii testis(Человек, Свидетель Потопа) и снабдил описание небольшим зарифмованным поучением церковного дьякона:
Изуродованный старый скелет, что осужден на ада горение
Смягчись,
Какое-то время спустя скелет был выставлен в датском музее как подтверждение событий, описанных в Священном Писании, и в течение последующих ста лет никто не мог опровергнуть утверждения Шейхцера, чье религиозное рвение проявилось даже в дате на заглавной странице написанной им монографии: 1726-й год был обозначен там как «4032 года после Потопа».
Шейхцер завещал драгоценный скелет «Свидетеля» своему сыну и умер в полной уверенности, что нашел научное подтверждение описанных в Писании Великих Событий.
Зеркало номер 13
Персидский пир
Десятую годовщину знакомства с Садегом я решила отпраздновать по-особому и приобрела в бутике платье. Изначально мне хотелось купить легкое и воздушное, голубоватых или серебристых тонов, но таких в этом бутике не было, и на глаза все время попадалось узкое, белое, длиною почти что до пола — возможно, я буду выглядеть в нем белой вороной, но что-то в нем меня привлекало, и на ярлычке стоял мой размер.
Продавец, палевый палестинец или, может быть, перс, не обращая на меня никакого внимания, разбирал груду наваленных на прилавке СД с арабскими или персидскими надписями, и, когда я пристально на него посмотрела, как будто каждый выходец Востока нес для меня мессидж от Света Любви, он заметил в моих руках платье и сказал, ухмыляясь:
— Никаких скидок, но впридачу кое-что дам.
Он потряс чем-то блестящим, напоминавшим корону из прозрачных стекляшек, и вышел из-за прилавка с очевидным желанием примерить ее на меня.
Пытаясь избежать прикасания его рук (с детства я избегала целоваться с излишне тактильными родственниками и отшатывалась от посторонних, защищая лицо), я попятилась и стукнулась головою о стену. Что-то зазвенело. Со стены на меня глядел фарфоровый глаз.
— Это от сглаза, — поправляя висящий на медной цепи синий фарфоровый глаз, счел нужным объяснить продавец и неожиданно перешел на правильный русский:
— Ну как дела? Я знаю, ты из России! Я жил в городе Решт, на берегу Каспия и оттуда корабли ходили в Россию. У вас, русских, у всех в Америке такой испуганный вид.
Я молча протянула ему деньги за платье, и он, как будто сразу же забыв русский язык, на клокочущем, гортанном фарси дал какие-то указания объявившемуся из боковой двери парню в ярких, разрисованных психоделическими завитушками, шортах,
Продавец задумчиво потянул за угол плакат и снова что-то сказал молодому человеку, чья ортодоксальная клочковатая борода так не вязалась с модными шортами; тот возразил и они принялись спорить, после чего молодой человек с недовольным видом взял плакат с восточной певицей и снова прикрепил его на окно, бок о бок с плакатом с восточным певцом. После этого он сел на высокий стул и, не глядя, отодвинул в сторону груду восточных СД, смешав их в кучу, а на освободившееся место воодрузил толстую, извлеченную откуда-то из-под прилавка книгу в доспехах из кожи, очевидно, Коран.
Продавец тем временем разглаживал и разглядывал платье, будто увидел его в первый раз, а потом сложил его и начал упаковывать сначала в хрустящую белую кальку, а затем в бумажный мешок, положив наверх уже виденную мной стеклянную штуку.
— Мне это не надо, — сказала я, и тогда он убрал стеклянную штуку под прилавок, заметив:
— Это набор, одно должно вместе с другим продаваться, но если не хочешь — не надо. Гуд лак!
Продавец не пойми чему засмеялся и показал пальцем на фарфоровый глаз.
Под этот смех я и вышла из магазина.
……………………………………………………………………………………
Столик я заказала на одного, но когда, в своем белом платье, ступила на порог «Персеполиса», недавно открывшегося ресторана с нарисованной на стене «восточной сценой» с непременным ручьем и какими-то религиозными зданиями, то увидела, что в помещении не было ни одного «нечетного» столика: все они были сервированы на двоих, четверых или шестерых человек.
Официант, горбоносый юнец с гелем в густых волосах, меня усадил и спросил, не убрать ли второй столовый прибор, если, конечно, я не ожидаю запоздалого друга, но я, прикинув в уме потенциальные перестановки и все опрощавшую суету, подумала, что стол с одиноким прибором будет выглядеть сиротливо, и попросила:
«Пожалуй, не надо, оставьте как есть».
«Нет-нет, мне это несложно», — продолжал настаивать официант, молодой перс, видимо, принесший присягу добротному сервису — но я повторила: «Пусть будет два». Официант, наверно, предположил, что я праздная домохозяйка, ожидающая всегда занятого супруга, потому что поинтересовался: «А он скоро придет?» Я ответила, что, скорей всего, он не сможет придти, он в командировке, в академическом отпуске, в свободном полете, в медвежьем углу. «Зато у него, наверное, большая зарплата, если такой занятой?» — подбодрил меня перс, и я, даже не улыбнувшись, на полном серьезе ответила: «Не в деньгах счастье», и заказала несколько блюд, больше привлеченная их необычными названиями, чем нутриентами.