Моя профессия ураган
Шрифт:
Эта растущая груда трупов… И непрерывные выстрелы в упор… Я собиралась дорого продать свою жизнь… Хуже — я об этом не думала, решая встающую ситуацию… И твердо решив победить…
То, что их было так много, сыграло с ними такую злую шутку!!! Хоть один должен был бы крикнуть и поднять тревогу!!!
А ведь они бежали не в цепочку, а широкой полосой, то есть входили в пустынный сейчас лабиринт лавок в разных местах… И мне нужно было так просчитать ситуацию, чтоб они не пикнули… Впрочем, подымать шум не в обычае тэйвонту!
Когда ворвались сразу два десятка, мне пришлось так туго!!! Это напоминало аттракцион с калейдоскопом, когда тебе нужно сложить картинку из двух или многих источников, то есть выстрелить первой…
Не знаю, почему-то в этой суете я предпочитала метательные ножи… если кончались арбалеты… Бросок мой был абсолютно точен, удар ножа бесшумен…
В меня много раз стреляли, хотя моя стрела неизбежно опережала врага…
Хороший плащ! Но я была вся избита до полусмерти страшными ударами стрел в упор, которых плащ лишь не пропускал, левая нога была в отключке, парализованная ударом стрелы сквозь плащ, и я не смогла бы бежать, даже если бы хотела, по голове шел кровавый след он стрелы… Голова кружилась…
Я не знаю, почему мне удалось продержаться так долго, убивая их почти поодиночке… Впрочем, долго — понятие относительное… Сколько надо, чтобы тэйвонту пробежал чуть меньше километра от Храма по плацу? Пусть их четыреста, но это минуты… А для меня это была вечность! Вечность, помноженная на ад!
Может, поэтому так и получилось, что все произошло очень быстро, а они бежали как в погоню? Мне всегда говорили, что я умудряюсь оборачивать преимущества врагов в их недостаток, делая это слабостью и своей силой… Наверное, никогда и никто не сумел такое сделать с тэйвонту… И так глупо поставить им психологическую ловушку… Настолько примитивную, что туда не мог попасться тэйвонту…
…Они, гады, врывались сюда как метеоры, но ум их был направлен дальше… А я их все щелкала, белая от боли… Только подхватывая их арбалетики, которые они не успевали разрядить, постоянно меняя положение, чтоб оказаться как раз там, где в этот базар ворвется тэйвонту… И как мне было поступать, когда один пробежал мимо, второй идет след в след, а еще один взбирается на крышу вне выстрела? С одной рукой ты вырываешься между ними, стреляя в упор в сердце, отбив руку с арбалетиком, когда первый уже падает от стрелы в висок, а потом навскидку стреляешь в того, кто появляется над тобой на крыше… А ведь они шли непрерывно и никто не стал бы ждать тебя, когда ты расправишься с предыдущими… А у тебя плывет в глазах, боль разрывает душу, глазницы заливает кровь из раны, а ты даже не можешь вытереть ее толком, ибо единственная рабочая рука должна непрерывно стрелять, бить и метать… Как кружится голова! Какой страшный, безумный вихрь! И туман… И эти проклятые лица…
— О Боже! — ахнул от потрясения один из тэйвонту, которых я пропустила, наткнувшись на громадную кучу. И завизжал: — Она…
И началась самая жестокая и дикая рукопашная, которую я знала.
Только вбитая бесконечными жестокими тренировками способность преодолевать себя в любых условиях и удержала меня…
Они заметили меня!!! Я плохо помнила, что происходило. В таком яростном безумии я словно оказалась в центре урагана. И, словно маленький звереныш, отчаянно дралась за свое выживание… В ход шло все — удары ножей, руки, ног, броски ножей и просто броски, выстрелы почти в упор из подхваченных из рук убитых арбалетиков или вытащенного из их одежды прямо в рукопашной оружия…
Мои длинные пальцы и дьявольская тренировка железных рук позволяли мне бросать безумно наточенные метательные клинки на короткие расстояния без замаха.
Одними пальцами, кистью! Прямо из обоймы на одежде… В жесткой схватке, когда я, маленькая, яростно отбивалась среди громадных тел тэйвонту, и когда расстояние броска — иногда просто метр, а иногда даже сантиметров сорок, чтобы снизу вогнать нож в горло или под подбородок, в налетающего бойца в сердце, в промежуток между телами, в глаз — этого, одних железных тренированных пальцев было почти достаточно… Дело даже не в том, что на размах руки, вернее на второй размах у тебя не было времени, а в том, что пальцами можно было бросать эти метательные клинки из обоймы почти непрерывно, захватывая их… Впрочем, скорость, сила и точность любого броска из любого положения у меня всегда была феноменальная…
Я держалась только безумным напряжением всех сил и отчаянным, надрывным мужеством, дьявольской упертостью и яростным желанием победы. Точнее это была воля, которая безумно надсадно рвалась к победе поверх всего своей клокочущей энергией и упорством. Как бы безумно страшно не было мое положение, эта воля была железна, закусив губы, неотступна и непоколебима в своем упрямом желании сражаться, чтобы не обрушилось на меня и как бы ни скручивало меня от боли.
Кровь заливала глаза, внутри был ад от пропущенных ударов и выстрелов в упор, но отчаянное мужество, железное в своем усилии и непоколебимости, рвало меня вперед и не давало сломаться.
Я была маленькая — гораздо меньше этих двухметровых горилл с накачанными мышцами, и это было бы плохо, если бы при повышенной гибкости и подвижности не давало некоторое преимущество. Когда вокруг тебя пятеро таких горилл, каждая из которых хочет тебя ударить, внутри остается удивительно много места, если реакция твоя хороша. Каждый из них был сверхбойцом — фактически мастером рукопашного боя и боя с холодным оружием. Но бой есть бой, и в яростной схватке, когда все перемешивается, когда их много и плохо видят противника, победу решает нечто большее, чем боевая техника.
Кому-то может и гибель, если их много, но в меня слишком были вбиты не тренировочные, а жестокие и реальные бои со сверхбойцами. Пятеро! Присесть под чудовищным прямым ударом, одновременно вогнав с метра снизу метательное лезвие броском ему под подбородок, мгновенно уйти, развернувшись, спиной под защиту еще живого тела, прижавшись словно в ракушке согнувшегося, уходя от удара ногой того, что сзади, расстреляв вырванный из рук мертвого арбалетик в тех трех, что напротив. А потом швырнуть броском, вернее заслониться в полуброске спиной этого умирающего против выстрелов из арбалета пятого, одновременно швырнув ему нож в глаз… И снова… Ибо тебя замкнула несущаяся со всех сторон толпа, налетая на друг друга и мешая друг другу в меня стрелять… И на месте упавшего тут же оказывается новый, одну пятерку сменяет другая, точно ты отрываешь календарь, открывая новую картинку ничуть не хуже. А ты бьешь, то блокируешь удар ноги снизу углом зажатого в руке уже разряженного арбалета в коленную чашечку, а тебя пытаются захватить, обрушивая страшные удары, страшно матерясь… В голове метет, от пропущенных ударов темно, но ты все же находишь пустые места между их руками и ногами, извиваясь как танцовщица, просто видя их вместе с прошлым и будущим, как оно все сложится, и только чудом и мастерством, накопленным опытом побед и уклонений, расчетов и предсказаний ты еще жива. Они отчаянно ругаются, а сзади кто-то орет:
— Живьем, не дайте змее ускользнуть! Захватывайте руки, не деритесь ублюдки… руки… дурни… не давайте ей стрелять!!!
И это был ад, когда кто-то пытается перехватить твою единственную руку, захватить за крепкий плащ, просто зажать, как малыша, благо их мышцы раз в десять толще — у меня голова как у них бицепс…
Я не дрогнула сердцем ни на микрон, но совершенно не помнила, как я вырвалась оттуда… И начала уходить по этому запутанному лабиринту базара, налетая на ловящие меня группы, бья, яростно отбиваясь, уходя, мгновенно стреляя навскидку первая… Ножи помогли очень, хотя в принципе трупов было навалено достаточно, но одна обойма метательных тонких тяжелых лезвий, вешаемая на одежду, содержит их двадцать, а арбалетик — три стрелки, если не разряжен…